Валентин Шатилов - Филумана

– Хорошо, если только двоим, – поделилась я своими опасениями.

И как бы в ответ на мои слова ртутным блеском покрылся и сам князь Зиновий. Ахнул беззвучно. Вскочил. Сел. Пригорюнился.

– Не волхвы ли против нас невидимые сети плетут? – осторожно поинтересовался князь Микула, отодвигаясь от своего синюшного соседа, – Заговоры свои и наговоры, по-творы и волхвования? Как великий князь о том думает?

– Волхвы всегда были, – пожал плечами Михаил. – А скафандры не раскрывались. Да и видел я вчера этих волхвов – жалкий вид сейчас имеют. Даже при царовом дворе их уважать перестали.

– И все же я скажу! – прозвучал вдруг голос князя Ондрея.

– Пропала немота? – хмыкнув, поинтересовался князь Василий. Но его насмешки никто не поддержал.

– Говорите, князь, – попросил Михаил. – Важные вести у вас?

– Очень! – быстро сказал Ондрей, опасаясь, что снова покроется своим странным блеском и онемеет.

Я тоже этого опасалась, потому что вести были важные и заслуживали того, чтоб их услышали.

– Сообщает мне брат мой, Косма, которого я оставил в Кошелеве за себя. Мол, началась во всем княжестве болезнь непонятная. Наподобие навьей истомы. Все акты стали то ли как дети, толп как старики. Ничего не хотят, ничего не делают. Где сядут – там и сидят, где поставишь их – там и стоят. И не только анты. Голутвенные то ж. Лыцаровы отпрыски. И сами лыцары некой томностью охвачены.

– То есть получается, что в Кошелевском княжестве делается то же самое, что и здесь у нас? – спросил Михаил.

– Вот то и получается! – запальчиво рубанул воздух кулаком князь Ондрей. – И где мы тогда свои силы возьмем?..

Он собирался добавить, что хотел бы сам поехать в вотчину, чтоб разобраться, как оно на деле, но сказать о том не успел – скафандр вновь сомкнулся на нем.

– А я вот заметила, – сказала я в тишине, – что и в лесу молодая листва пожухла на деревьях.

– Но мы же убрали земной источник Божьей воли, который шел против нас! – напомнил мне супруг.

– А то, что творится, боюсь, направлено не против нас. Вернее, не только против нас, – поправилась я. – Вчера цар жаловался, что у него в ополчении люди ничего не хотят. Сегодня князь Ондрей сообщает, что и в Кошелеве апатия– наподобие навьей истомы. А Кошелево не близко. Не окажется ли, что люди без гривен – и анты, и голутвенные – во всем государстве поражены этим странным недугом? Кстати, и даже гривны не всегда от этого спасают. Я видела сегодня по крайней мере двоих лыцаров, которые вели себя почти как анты. Что же до гривен… Не от этого ли недуга они пытаются нас спасти, когда захлопывают вокруг нас ска-, фандры? Захлопывают пока что не у всех и ненадолго, но что будет дальше? Что нас ждет?

Вопрос был риторический. Ответа я не ждала. Но получила его, причем немедленно.

В дверь осторожно заглянул Каллистрат. Ему, даже с его обновленной гривной, не по чину бьшо присутствовать в столь высоком собрании, но новость была столь важной, что ждать, по его мнению, не могла.

– Великий князь, – с поклоном сообщил Каллистрат, – Киршагская пустохлябь вышла из берегов!

– Наверно, гора, которая выросла посреди пустохляби, вытолкнула песок? Вот он и разносится ветром, – предположил Михаил недовольно.

– Если бы так, – взволнованно покачал головой Каллистрат, – но оно ведь не так

– Давайте выйдем и все увидим сами, – предложила я супругу. Хотя выходить мне совсем не хотелось – уж очень не нравилось мне то, что я увидела в мозгу у Каллистрата.

Князья чинно поднялись и гуськом выбрались из избы, где проходил военный совет. В хвост очереди выходящих пристроились даже те, которые уже были в захлопнувшихся скафандрах. Они хоть и не слыхали того, что говорилось, но, когда поднялись остальные, сидеть не остались.

А как сошли с крыльца – сразу сапогами провалились в белый ровный песочек. Не глубоко – по щиколотку.

Зато уж песочек этот был везде. Ровным неглубоким слоем он покрыл поля, лежащие к западу от нашего лагеря, делая перспективу серебристо-белесой. Посреди этих, будто припудренных, полей одиноко торчали серо-черные деревья. А вдали, над горизонтом из слоя тонких светлых облаков гордо выступал конус вулкана. Уже не извергая лаву, только курясь многочисленными парами и дымами по всему склону.

Песок же продолжал катиться на восток. И сейчас на его пути оказался наш военный лагерь. Не было ветра, который бы наметал песок, не было уклона, по которому он бы мог скатываться. Но песчинки прибывали и прибывали.

Вот белесый прибой лизнул порог дома, из которого мы вышли, вот песчаная волна, вспучившись неведомым образом, захлестнула первую ступеньку. Но дальше подниматься не стала. Зато язычок белесой косы завернул за угол дома и принялся методично – одну за другой – покрывать огородные грядки, выкопанные и приготовленные для весенних посадок.

– Так ведь и без урожая можно остаться, – посочувствовал князь Василий. – Нелегко вам, великий князь, придется, если угодья песком засыплет!

– Еще хуже придется, если эти угодья некому будет обрабатывать, – вслух подумала я.

– Что ты имеешь в виду? – обернулся Михаил.

– Антов, которые стали беспомощны, как малые дети. Или как старики.

– Да что ж это все против нас! – в сердцах воскликнул Михаил.

И замолчал.

Я оглянулась в тревоге. Но не увидела вокруг ни одного князя или лыцара – сплошь стояли только ртутно-синюшные утопленники. Такие же, как Михаил. Такие же, как я сама..

Защита сработала – ведь враг входил в крепость! Она-то сработала, но неведомые оккупационные войска все так же неспешно и планомерно занимали захваченную территорию…

Единственным местом, где мы могли поговорить без скафандров, оставалась кабина Камаза. Видимо, его броня ка-менно-булыжникового вида на самом деле являлась гораздо более надежной, чем все гранитные стены и земляные валы, за которыми пытались укрыться человеческие полки – что наши, что царовы.

Мы проехались на Камазе – все людское в округе было деморализовано, рассеяно и пребывало в прострации.

Пешие господа в поблескивающих скафандрах одиноко и неприкаянно бродили среди дремотно сидящей и лежащей прямо посреди песка армии. Господа лишились даже лошадей, на которых могли бы ускакать в далекие дали от этой катастрофы – лошади тоже ложились в песок и лишь изредка мотали гривами, всхрапывая и как бы отбиваясь от мух. Несуществующих мух – насекомые тоже исчезли. Как и птицы.

Вся, еще вчера незыблемая, мощь человеческого мира оказалась, будто по мановению волшебной палочки, уничтожена, рассеяна. Лишь песок – таинственный и скромно шуршащий 'песок пустохляби – торжествовал победу.