Артем Абрамов - Чаша ярости

«Но ты по-прежнему считаешь, что можешь все и исполнишь все?»

«Уже не уверен… Могу все?.. Да, я могу сделать все, что в силах представить себе. А что не в силах?.. Что просто-напросто не приходит в мою голову?.. Как было раньше? От меня требовали конкретного чуда: вылечить, оживить, пройти по воде, поднять неподъемное и разрушить неразрушимое. Или вызвать дождь на поля, или привести рыбу в сети… Долго перечислять! А если меня, долгожданного чудотворца, попросят: сделай всех людей умными? Что я смогу? Я считаю умным такого, ты — другого, кто-то пятый, десятый, сотый — все по-разному представляют себе ум… А совесть?.. А любовь — к одному человеку или ко всему человечеству?.. Сколько людей — столько мнений, столько представлении об уме, любви, совести… Или вспомню свой печальный балканский опыт. Могу ли я остановить войны? Не могу, не могу, нет! Больше и пробовать не стану!.. Короче, я в силах сотворить любое материальное чудо — раз я в силах переделать одного конкретного человека или нескольких — тоже конкретных, пусть тысячу, две тысячи, но — только по своему представлению, а оно не универсально. Помнишь книгу Брейшит: по образу и подобию создал Бог людей: Выбрал некий образ и создал людей подобными ему. Но Он — создатель всего, а я лишь крохотный и слабый подражатель, пусть даже избранный им, хотя я знаю сегодня, что это — еще одна моя нереальная фантазия. Ну да ладно… Мой образ — это всего лишь мой образ. Он не универсален. Я-не Бог. Я могу сделать так, чтобы все президенты всех стран собрались в ООН и разом подписали соглашение о прекращении всех войн — от малых до великих, но я не могу отвечать за какого-нибудь генерала или маршала в одной из этих стран, который сам начнет войну — наплевав на своего президента и его подпись под соглашением, — начнет сначала малую, но где гарантия, что она не превратится в большую!.. Да я и не хочу быть вселенским пожарным, который стоит на башне и смотрит: где горит, потому что не смогу погасить все пожары, одновременно вспыхнувшие на планете. Яне хочу быть „скорой помощью“, потому что не успею ко всем умирающим сразу, а уж тем более — ко всем больным. Я не хочу быть мировым утешителем сердец, потому что невозможно утешить всех: горе — постоянно и непрерывно, оно не устает приходить к каждому раз за разом. Да и витать горем?.. Как говорят твои соотечественники: у когожидкие, а у кого-то жемчуг мелкий. Я не имею универсального оеиепта, как помочь всем, спасти всех, утешить сирых и утишить иобных. И слава богу, что такого рецепта нет! Слава богу, что люди — разные… Вот тебе ответ на твой вопрос: могу ли все?.. А исполню ли все?.. Давным-давно, еще в Иудее, ты сказал мне: „Иешуа, ты исполнишь все, что захочешь“. Сам не ведая в тот момент, ты дал точное и четкое определение моих возможностей. Я не знаю, что хотеть, мои „хотелки“ на этой земле исчерпаны… Но, Кифа, я исполню все, что задумал, однако мысль моя далеко ушла от тай, что начала страну Храм. Не обессудь…»

«Ты хочешь снова уйти из настоящего?»

«Я думаю, Кифа. Как надумаю — скажу».

«Повторяешься, Иешуа. То же самое ты ответил мне в Иершалаиме, те же слова…»

«Каков вопрос, Кифа, таков ответ».

«А что будет с нами?»

«Еще раз прошу: не спеши задавать вопросы. Отпусти мне время, я сейчас пытаюсь собрать самого себя…»

«А что Анна?..»

«А что Анна? Она жива и счастлива..»

«Ты ее простил?»

«Я опять о старом… В последние дни перед моим уходом сюда я собрал вас, учеников моих, на Елеонской горе и дал вам две заповеди — сверх десяти. Помнишь?.. Одна: надо верить. Вторая: надо уметь прощать… Мари — орудие, Кифа. Орудие в злых руках. Разве можно сердиться на… на что?.. тебе лучше знать… на автомат Калашникова, например? Он — машина, устройство. Враг — тот, кто жмет на спус-ковдй крючок».

«А теперь, выходит, ты ее разрядил… Автомат Калашникова без патронов и с просверленным дулом. Употребляется вместо подпорки, игрушки, наглядного пособия — на что фантазии хватит… А что поделать с врагом, у которого ты с нашей хилой помощью отнял автомат?»

«Дойдем и до врага. А пока — смотри: она просыпается…»

Анна просыпалась. Она просыпалась, как просыпаются дети или хорошенькие женщины, чувствующие, что кто-то рядом смотрит на них — всплывающих из сна. Потому что это красиво. Потому что это всегда удивительно. Потому что это никогда не повто ряется, но каждый раз — по-иному.

И Мастера, обретшие боевую форму и достойный вид после праведной баталии умов, смотрели, как она просыпается. И Петр готов был поставить свое очередное яйцо против очередной латынинской банки пива, что общим — общим! — чувством всех судей было одно: жалость к хорошенькой женщине. И еще — стыд за то что они сделали. Хотя что спорить: хорошенькая до сих пор была еще той сукой! Автоматом Калашникова с полным боекомплектом. А теперь — если судить по прямо-таки блаженному состоянию Иешуа — превратилась в этакий одуванчик. Не исключено Божий. Честно говоря, Петр не очень понимал Иешуа. Надо верить, надо прощать… Так поверь и прости! А тот вел себя в полном соответствии с высказыванием нелюбимого им Апостола Павла:

«Без пролития крови не бывает прощения». Пролил кровь — простил побежденного. Все-таки сначала — пролить кровь и только после — поверить…

А Петр был прост, как тот самый автомат Калашникова: враг — он и в Африке враг. Буквально. Петр, как выше не раз говорено, любил автомобили и терпеть не мог автоматическое оружие. Если и терпел, то по службе.

Но Мастера-то, Мастера!.. Они — даже стыдясь свершенного — считают оное своим собственным успехом. Или все же поражением?..

А Анна проснулась, открыла глаза, чему-то засмеялась — как и час назад, но только легко и радостно, — и сказала:

— Мне кажется, я так долго спала…

Сказка про Белоснежку и семерых гномов. Вот только гномы несколько расплодились: четырнадцать их плюс прекрасный принц с еврейским именем Иешуа.

ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 11

КОНГО. КИНШАСА; ФРАНЦИЯ. ЛЕ-ТУКЕ-ПАРИ-ПЛЯЖ, 2160 год от Р.Х., месяц май

Неделя прошла с того дня, когда четырнадцать Мастеров собрались в стране Храм, чтобы приговорить к высшей мере наказания пятнадцатого — Анну Ветемаа, известную в этой стране под библейским именем Мари. И приговорили. И наказали. Высшая мера, означенная в Кодексе Мастеров, сполна отмерена: паранорм перестал быть паранормом, а превратился в обыкновенного человека, вернее — в обыкновенную женщину, хорошенькую, умненькую, весьма эрудированную, с чувством юмора, ничего не ведающую о своих исчезнувших особенностях, зато преотлично помнящую все, что происходило с ней, с Иешуа, с остальными учениками Мессии за минувший год с лишним. Убитая психо-матрица унесла с собой в бездонное Никуда все, что с ней было связано, именно с ней и только с ней. Нет, Анна помнила, конечно, и о том, как ее отыскали люди Службы, и первую встречу с Дэнисом помнила, и работу в лабораториях под началом Умника, и свою малопонятную ей самой засекреченность в Довильском центре — вплоть до запрещения встречаться с кем-либо из Мастеров. Хотя она знала, что носит звание Мастер-пятнадцать. Хотя она знала, чем занимаются Мастера в Службе. Но понятия не имела, как сочетается ее звание — Мастер («не совсем Мастер», по словам Иешуа) — с ее способностями. Тот, кто внутри всегда жил в ней и всегда помогал находить выход из разных частенько неприятных! — ситуаций, позволял их предчувствовать. Но — не более. Анна понимала, что до настоящих дел настоящих Масте-Р°в, до их непредставимого здравому уму мастерства — если позво-яить себе невинную тавтологию: мастерства Мастеров, — ей добраться не дано никогда. Но и Умник и Дэнис постоянно намекали на некую особую миссию, к которой ее готовили, а в итоге оказалось, что никакой миссии не вышло, а вышло так, что она как-то случайно попала на футбольный матч в Париже, впервые увидела и услышала Учителя и стала его самой первой и самой верной ученицей. Забыв естественно, о Дэнисе, уволившись из Службы, простившись с ее теперь-то бессмысленными! — запретами.