Эрнст Бутин - Поиск-86: Приключения. Фантастика

— Почему ты не убил его?! — колотя кулаком о землю, закричал Антошка. — Почему Иван остался жить?!

— Я хотел убить, — Еремей виновато глянул на его заплаканное лицо. — Не смог. Не могу стрелять в человека.

Дверь стала медленно приотворяться. Еремей тщательно прицелился, нажал на курок — пуля вошла в плаху створки, выворотив щепу. Дверь захлопнулась.

— Заряди большое ружье! — приказал Еремей. — Потом поплачешь… Как скажу, беги изо всех сил в кул хот.

Иван пинком распахнул дверь, вынырнул в проеме, вскидывая винтовку. Но поднести к плечу не успел. Еремей, выстрелив, опередил. Пуля ударилась в винтовку, парня толкнуло, опрокинуло. Дверь, спружинив на петлях, захлопнулась так же стремительно, как и открылась. Еремей вскочил на ноги.

— Беги! — прошипел властно.

Антошка, волоча за ремень винтовку, кинулся зигзагами через поляну, юркнул в кул хот. Еремей, изготовившись к стрельбе, не отрывая взгляда от избушки, тоже двинулся крадучись к сарайчику.

— Во лупит, гад!.. — Иван, упираясь ладонями в пол, сел, потер, кашлянув, ушибленную грудь. И напружинился — заметил сквозь большую щербину, оставшуюся от пули в двери, как старший остячонок скользнул через поляну к сарайчику.

— Ну, щас заголосят… — Иван тяжело поднялся, пнул винтовку с раздробленным цевьем, проковылял к нарам, где лежал ремень с кобурой. Вынул из нее кольт…

Еремей, пятясь, вшагнул в сарайчик, выдохнул с облегчением. Опустил карабин, оглянулся и обомлел.

Из-под накиданных кучей старых камышовых ковриков-яканов, тряпья, ветхих драных шкур, на которых валялись одеревеневшие уже трупы собак — Ночки и Быстрого, — торчали голые, желтые, мосластые ноги с потрескавшимися, мозолистыми ступнями — у взрослых, с округлыми пятками, светлыми кружочками пальцев — у детей. Неживые ноги.

Антошка окаменело сидел на корточках в углу. Еремей выскочил из сарая. Качнулся на широко расставленных ногах, пронзительно закричал:

— Эй, ляль, выходи! Выходи, жирный, я убью тебя!

Иван облизнул губы, задержал дыхание, поднял кольт на уровень глаз и толкнул створку.

Выстрелили одновременно. Иван охнул, схватился за левое плечо.

— Ах ты, морда налимья, зацепил-таки!

Дернулся назад, подтягивая перебитую руку, и чуть не задохнулся от боли. Увидев краем глаза, что остячонок, пристально всматриваясь, сделал два шажка вперед, заорал:

— Иди, иди сюда, хорек! Иди, харя паскудная! Иди, угощу!

— Сам подохнешь. Подожду, — Еремей медленно отступил в кул хот, исчез в полутемном проеме.

Чувствуя, как немеет плечо, прошитое дергающей болью, Иван положил кольт на порог, задрал гимнастерку, рванул исподнюю рубаху. Морщась, прижал скомканный лоскут к ране… Все, видать, конец, отпрыгался: кровь не останавливалась, сочилась, пропитывая тряпку, сползала тепло и липко по ребрам, унося жизнь. «Господи, владыка небесный, из-за кого умирать приходится?! Из-за зверька таежного, у которого никакого интереса нету, окромя как сырой рыбы нажраться да оленьей крови наглотаться. Разве ж он понимает, как это сладко — жить?!»

— А, собака, кровопивец! — взвыл Иван и пальнул в щель.

Из сарайчика сразу же ответили выстрелом.

— Жив еще, — лежа у порога, мрачно заметил Еремей и передернул затвор винтовки. — Ладно. Ждать больше нельзя… — Повернул голову к Антошке, который все так же окаменело сидел в углу, глядя на ступни убитых. — Иди копай! Побыстрей. Нам еще Арча догнать надо.

Антошка, как во сне, поднялся, вышел. И, не пригибаясь, не ускоряя шаг, побрел под уклон к реке. Около одинокой сосны остановился, поглядел пусто на Еремея.

Тот, со страхом ждавший выстрела Ивана, кивнул: можно здесь, приступай! Крикнул:

— Эй ты, в тулых хот, не сдох еще?! Слышишь?!

Иван, закрывший глаза, чтобы помолиться, вздрогнул, услышав этот голос. Приоткрыл глаза, повернулся, чтобы сесть поудобней, и увидел на стене самострел с мощной, широкой дугой лука, а рядом, в кожаном чехле, толстые темные стрелы с зазубренными наконечниками. Постанывая, Иван поднялся с пола, утвердился на ногах. И, не отрывая глаз от самострела, побрел к нему.

Антошка под сосной вяло нарезал пласты дерна, вяло откидывал их в сторону.

— Паста, Антошка, паста![7] — прикрикнул Еремей. Конечно, могилу рыть необязательно. Убитых Сардаковых можно было перенести в облас, который лежал на берегу, и пустить по реке — дедушка говорил, что предки когда-то отправляли так в последний путь умерших, — но Еремей хотел, чтобы названый, а теперь и единственный брат, самый близкий теперь человек, хоть немного отвлекся в работе от горя.

Антошка начал проворней рыхлить ножом песок, проворней выгребать его.

— Паста, паста! — безжалостно подгонял Еремей. Дотянулся до берестяного ведра, швырнул его к яме. — Китлэ!..[8]

— Во разбазланился… Стращает небось, — Иван, ерзая на коленях около нар, падая лбом на согнутую правую руку, когда все начинало плыть перед глазами, пристраивал напротив двери самострел. Нищета безлошадная, — презрительно хмыкал, протягивая сквозь щели между досками ремень, которым оплетал ложе самострела. — Ни единого гвоздя в избе нет!

Покряхтывая, с трудом согнул лук, зацепил крученную из сухожилий тетиву за сучок — спусковой крючок, наложил стрелу. И спустил тетиву. Стрела, прожужжав, с такой силой вонзилась в дверь, что та даже слегка приоткрылась. Иван чуть-чуть сдвинул самострел, чтобы смотрел правее.

Снова взвел лук. Протянул к двери длинную нитку из жил, конец которой привязал к спусковому крючку, натянув, обмотал ее вокруг наконечника стрелы.

Снаружи опять раздался выстрел. Иван с трудом нагнулся, поднял кольт, выстрелил в пол: жив, жив, мол, еще.

Зажал кольт в коленях, зарядил; обмирая от боли, взобрался на нары, осторожненько положил в направляющий желобок стрелу и тихохонько, чтобы не сшелохнуть самострел, забрался в угол. Улегся поудобней, уткнулся затылком в кучу остяцких мехов, которые так и не успел уложить в мешки. Затуманенно посматривая то на дверь, то на не прикрытое еще к зиме летнее окно в потолке, положил поудобней руку с револьвером на бедро.

— Отче наш, иже еси на небеси, — привычно забормотал Иван. — Да святится имя твое, да приидет царствие твое, да будет воля твоя… И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим…

Солнце, проплыв короткий свой путь, уже сползло к верхней кромке леса; опять налился белым светом полупрозрачный ломтик месяца; от реки потянуло легким вечерним холодком, сыростью.

Еремей не целясь выстрелил в воздух. Подождал — ответного выстрела не было. Выстрелил еще раз — тишина.