Многократор - Художник Её Высочества

— А Оша? Нет, она в деревне. Лето ведь. Только умоляю, не напоминайте про Антуанетту! Если удумаешь вернуться ко мне, Антуанетта, ты даже приблизительно не сможешь представить, какой изощренно-изысканной будет, нет, не месть, месть слишком мелкое чувство, а, можно сказать, аристократическая изящность что ли, карамельная затейливость может быть или там упоительно-дивно-восхитительная бесподобность. Не важно, как это будет называться, важно другое. Я всё могу простить, Антуанетта. Кроме одного. Когда при мне звонят своему розовому любовничку. Даже если он самый главный начальник городской канализации, как ты с гордостью заявила, он всё равно останется ассенизатором в сексуальных синяках. А я художник! Славный Степан Бумажный истинный Андреевич. И завтра протрезвею. Видишь ли, вода и суша покорны моему жезлу. А ты сбежала, злополучная, от жезла к золотарю цвета жалобы. ПСшло! Ты даже близко не сможешь представить себе, в какие формы отольется моя, нет, не месть, месть слишком мелкое чувство, — я тебе фантик не отдам! — даже погрозил пальцем вверх, будто там Антуанетта, ослушное семя, на балконе со своим фикалораспорядителем обжималась. — Что я, балбес, себе думаю?! А Сульма?

Ах, Сульма, яшмовые глаза! Сульма, имеющая живые груди, которые нельзя трогать даже через зимнюю одежду, уж больно возбудимы. Свирепая в любви женщина. Не целуется — кусается. С ней, как и с Пёрл, можно заниматься любовью где угодно, вплоть до проводов, с которых троллейбусы слизывают энергию, только не в постели. Честно признать, в постели так не разу и не получилось.

— К Сульме! На Малую Грузинскую!

Короткий разговор по телефону расстроил планы. Потоптался в размышлении немного и двинулся к дороге.

— К тётеньке, ясен пень, к кому же еще?!

О, генеалогическое дерево, причудливо сплетающее свои ветви! Степан ходил в первый класс, когда сообщили, что теперь он имеет новорожденную тётю в столице. Первоклашка забыл парадокс природы в ту же секунду и только позже, по переезде в Москву, познакомился с тётей. Оксана моложе его на шесть лет и можно было бы комплексовать по этому поводу, если бы родственница не оказалась шикарной девицей, с едким свободным мировоззрением, свободными же манерами. Они быстро сдружились, взаимообразно наплевав на разницу в возрасте. Позже даже целовались по пьяному делу. Оксана познакомила Степана со своей компанией и, что особенно вывело их из прескучнейших порой обязательных родственных отношений, сдружила художника со своими подругами, спровоцировав череду многочисленных степановых романов, закончившихся легкомысленным скоропостижным браком, о котором у него в голове мызгались какие-то призрачные воспоминания, подобные кислому следу, оставшемуся на горячем камне от высохшей медузы.

С молодым Пикассо было почти то же самое. Бедный художник имел подружку, красивую женщину. Но однажды Пабло продал свою первую картину. Полученные деньги потратил на краски. Сотни тюбиков лежали на стульях, подоконниках, на прогнившем полу под панцирной кроватью. Когда уже не бедный художник Пикассо продавал третий десяток картин, красивая женщина имела неосторожность выразиться в том смысле, что пора и честь знать — жениться на ней, купить квартиру, много элегантных вещей, родить ребенка. После этого любимая была выгнана прочь. Позже всемирно известный художник Пикассо проделывал сей финт неоднократно, а когда одна женщина из этой цепочки сделала подобное сама, художник сильно гневался, топал ногами и кричал: «Нельзя бросать таких людей, как я!». Конечно, он не прав, но кто бы, возможно, тогда знал художника Пикассо? Его незаконнорожденные дети потом судились за право носить папину фамилию. А которая Палома, парфюмер, через это просто разбогатела. Потратив на процесс сотню франков, сэкономила миллионы на рекламную компанию. Папа всей своей жизнью устроил, двигатель торговли, её парфюмам.

Степана оставила жена. Кому, спрашивается, он нужен, непризнанный мазила? Выставляется со скрежетом зубовным, картины продает с неохотой. А потому, не то чтобы карманная чахотка, безденежье, но для любой женщины на уровне основания — продавай, продавай и продавай себя. Что логично. Мужчина бегает за мамонтом, женщина нянчит ребенка и варит суп из предыдущего мамонта. Творчество творчеством, но женщина способна терпеть сей шелудивый акт только в двух случаях — если сама художница или если творчество приносит ощутимый доход (суммарная стоимость картин Пикассо давно перевалила за миллиард американских долларов). Для Степана же главное; чтобы справа ничего не мешало, у левого локтя лежали яблоки, обожаемый фрукт, перед ним — картина в работе, позади бы никто не стоял над душой, под ним на чем сидеть, чтобы по крайней мере не было копья или меча, фаллических символов бытия, а сверху купол неба, сдерживающий универсум, луна Артемиды и чистая сила звезд. Потолок тоже сойдет. Вопрос о нормальных мещанских ценностях Бумажным не ставился. Его минимум далек от её нормы настолько, насколько неудобно далеки пальцы от чешущихся лопаток. «Зачем нам машина, детка? И дача не нужна. И куда мы поставим шкаф, если купим? Понимаешь, если копить на кооператив, придется прекратить живопись. Лучше я выпью стаканчик гнойчика с коросточкой. Давай жить японцами? Циновка, кофейник, этюдник.» Жене через полгода надоело перекраивать естество художника по мерке, единственно известной ей. Не справилась с задачей, плюнула и ушла в надежде подыскать более благодарный материал. Само собой, она его найдет, и очень скоро. Расстались они незаметно. После развода Степан погулял по Европе; пофонтанировал в Германии, рысью по Испании (перед ним — «паэла», национальная лапша с креветками, над ним — каменное чудо, рожденное гением Гауди, самый красивый собор планеты), но с особым удовольствием по Франции, и именно Париж, единственный город, где мужчины бреются на ночь. Есть там, захваченная художниками, бывшая фабрика, где днем пьют вино, после захода солнца мажут картины, а спать им некогда, потому что гостей с новым вином ежедневно больше, чем японцев под Эйфелевой башней. Вот там, на Колони Фабьен, Степан дольше всего и задержался. По возвращении устроился, с подачи Лузина, оформителем в университет и по-прежнему с удовольствием общался с тётей Оксаной. Её друзья и знакомые были еще те. Золотая молодежь, вроде бы перманентно не выходящая из карнавала жизни, «пшюты» с неформатными бзиками по вечерам, выходным и красным числам календаря, эти Стасики, Бобчики, Веруньки и Ленуськи в рабочее время свое гнули настойчиво. Что требовало экономическое чудо России, осваивалось с железной последовательностью: языки, компьютер, и, естественно, специализация — ранний выбор ремесла. Образование — будущая власть над миром. Только дураки плохо платят учителям. Молодежь гуляла, веселилась, но училась, готовясь наложить розовые лапки на дело, деньги и власть. Душой и командиршей одной из таких множественных тусовок была Оксана.