Многократор - Художник Её Высочества

Степан пошарил глазами под ногами, пробормотал:

— А я как бы Буратино буду.

Из чего автоматически вытекало, что профессор с Лузиным представляют собой кота Базилио и лису Алису. Копелян крякнув, сам разлил коньяк. Без всяких там тостов каждый политкоректно саданул свое.

— А мы не ломимся в открытую дверь?

После чего Лузин терпеливее Христа объяснил, что необходимое им невозможно из-за человеческих качеств второго сотрудника. Натуральная сволочь и стукачок. Ночью тоже нельзя. В семнадцать-тридцать комплекс ставиться на автоматику, а сигнализация работает до восьми последующего утра. Объект-то режимный. Знает ли художник о чем речь?

Слышал. Шила в мешке не утаишь. С космофлотом что-то там.

— Вот-вот, лестная для нас маменька. Так что, подкинем дружно животом?

Ясно с полу-чиха, что здесь авантюра чистой воды, — думал Степан. Но почему эти темнят до последнего? С профессором ладно, он его первый раз видит, в воротничке колотушку из твердого войлока. Однако ж и ассистент крутит. Но в лоб он их спрашивать не будет. Если играть в такие игрушки, то честно.

— Ну, девки благородные озаботились! — засмеялся Лузин. — Надо правду-матку лепить, босс.

— Пожалуй, — закивал профессор. — Охо-хо… Пойми нас правильно за такое подсудное поведэние. Ты спрашиваешь, почему не официально…

— Да, ё-моё! — приподпрыгнул Степан, понимая, что вот он, долгожданный кризис. — Там что, рыбное место? Или килотонные баллоны проржавевшие в конягу? Или расширенный мордент пэнсэ дубль? Такой расширенный, что ни в какие ворота не лезет!

Такая вязкая пауза… Лузин замер с бутылкой, покусывая губу.

— О боги благие! — профессор взял из руки ассистента бутылку, разлил. — Ухватил соль, малчик. Действительно, этот эффект может оказаться самым эффективным оружием за всю человеческую историю. Выпили. Ва-и-й!

Степан вздохнув, тяпнул за профессором. Лузин не притронулся, понасупившись на художника, и всё грыз свою несчастную губу.

— Выпей, что ли, Ив? Смотришь на меня, как на будильник пол-шестого утра.

— У меня стагнация такая от напряжения, — обнюхал рыжее зеркальце коньяка, выпил.

— Лишь бы Новый год не просидеть, — Степан поднялся, утопил кулаки в брючных карманах и вразвалочку пошел к окну. — Радио включить, что ли?

Мастерская — цилиндр на большем цилиндре. А балкон вокруг мастерской получается вроде декоративного, но не для него. Выдернул шпингалет, толкнул рамы и запрыгнул на подоконник, кивком подбородка предложив сокомпанейцам следовать за ним.

Мастерскую обвивала жестяная дорожка, залитая у стены гудроном. От отмоченной теплым ливнем черной ленты исходил какой-то нежный аромат не то новой кожаной обуви, не то чуть подгоревшей восточной еды.

— Что там желтое? — потыкал Копелян пальцем вниз.

— Китайское посольство, естественно.

— Почему, естественно?

— Вы сами же сказали: желтое.

— Племя молодое каламбуристое.

Приотставший ассистент шепнул в ухо художнику:

— Племя наше каламбуристое. Буристое калом. Каловым колом.

Профессор разглядывал город, мерцающий несусветным количеством ламп. Был он в годах и потому сентиментален. Подняв кустистые бровки, выдал на гора:

— И… и блистающий горизонт. Меч, разрезающий согласие земли и неба.

— Ясно дело, — одобрил Степан. — Только небо в голубых глазах поэта. А вы знаете, господа, где на свете родился дельтапланеризм?

И рассказал историю о том, как во времена строительства университета, построенного даровым трудом политзаключенных, убегал один арестант. Он сделал первый в мире дельтаплан и сиганул с двадцать четвертого этажа. Повязали его у набережной. В том месте, где овчарки ободрали с зека штаны, по идее сейчас должен стоять памятник. Современная мифология — Икар, но в полосатой робе.

Показал пальцем наверх. Учёные задрали головы на козырек. Росту четыре-пять человеческого будет. Изрядно.

— Если через дверь с сигнализацией пробиваться не в жилу, то только снаружи. Ив, у вас там окна есть?

Есть, но они за стилажами с аппаратурой. А протискиваться и рассматривать, подозрительно.

Вернувшись в мастерскую, еще обсудили план действий. Лестницу взял на себя Степан. Фонари, верёвки принесет Лузин. И оба решительно отринули предложение профессора помочь. На его: «Я не особенно ловок, но в силу анатомической целостности моих нервно-мускульных аппаратов я бы…» Лузин сказал: «К лицу ли вам учиняться домушником? Нобелевка ведь почти в кармане».

Степан спросил не без тревоги, не собираются ли участники автопробега, сорульники и сопедальники, отныне каждую ночь забираться наверх по лестнице, в смысле: куда тогда её, такую дурищу девать днём? Лузин успокоил, что это нужно сделать только раз. Потом дело техники — перекинув провода в коробочке над дверью, закольцевать сигнал на саму диспетчерскую.

— Слушай, — без перерыва. — А что там за история? Я краем уха слышал. Кто-то цветами какие-то буквы выложил, вроде как «Стёпа». Я, правда, не видел, — посмотрел на художника внимательно. — Ты к этому какое-нибудь отношение имеешь, дорогуша?

Навалившись на стойку бара, Степан достреливал в висок шебутной день рюмочками ледяной водки.

Kогда уже бражное тошнит от художников — художник просыпается и начинает потихоньку втискиваться в жизнь, зажатую между небом и землёй.

Насколько дальше в эволюции продвинулось бы человечество, если бы в силу традиций, выматывающего быта и жажды наслаждений не выпивало океан вина. Посмотрите, какой гениально ненаписанный сюжет. Это — нерождённые поэмы гуляки и бабника Александра Сергеевича. А виновато оно — вино! Ещё не одну оперу сочинил бы композитор Мусоргский, если бы не его коралловый нос. Сколько стишков, щекочащих копчики пятнадцатилетних барышень, не соскочило с гусиного пера выпивохи Бернса с трусами, пришитыми к стогу сена. А дядя Хэм? «По ком звонят колокола». Известно, по ком они звонят. А Есенин, Вакха энтузиаст? А этот с щеками, похожими на свежевыплюнную жвачку? А тот?

Художники же, вообще, упущенье божье, грязь с мостовых, гнусненькие соседские детишки играющие молотком около вазы общественного мнения, системная ошибка с небритыми подмышками, запитые таланты свободных параметров, раскачивающие жирное сознание общества, думается, написали бы такое количество обнаженных мах, подсолнухов и черных квадратов на белых фонах, что искусствоведам стало бы тошно настолько, насколько с избытком обеспечили их шедеврами замученные алкоголем неформатные работодатели. Обыватель знает — пить вредно, но приятно. Не сами танцы важны — последующие телодвижения.