Эдгар Пенгборн - Дэви

Не все Еретики, оставшиеся в городе, были стариками. Осталось и большое число молодых, любящих Нуин и надеющихся на что-то, вопреки всему. Они рисковали больше. Мы осмелились лишь на неизведанное; они же отважились остаться в стране, которая снова окажется под управлением людей, полагающих, что они владеют абсолютной истиной.

Капитан Барр доверяет наполненному ветром полотнищу нашего паруса так, как не доверял бы ни один сухопутный человек, и знает море не хуже, чем я, мальчишкой, знал лесную глушь. Непреклонный любитель совершенства, он называет «Утреннюю Звезду» попыткой дилетанта. Но любит судно так, как, по-моему, не любил ни одну женщину. Он никогда не был женат и ни за что не ляжет в постель с девушкой, которая потребует от него постоянства.

В тот вечер, когда разразился шторм, мы с Ники не ожидали, что мир перевернется вверх тормашками, и это застало нас врасплох. Не думаю, чтобы она сильно возражала, после того, как ей удалось оторвать мои руки от своих коленей[8]. Разумеется, теперь, когда она принялась писать свое полное имя и дворянский титул, я вижу, что нам вообще не придется скучать. (Кстати, слово «Дма» обозначает «Домина», как называют знатных леди из Нуина, замужних или незамужних.) Я уже обнаружил, что, когда принимаюсь за эту рукопись после перерыва, лучше проверить ее — примерно так же, как собака оглядывает себя после общения со всякими шавками, у которых может быть совершенно другая энтомологическая среда. Я подцепил слово «энтомологический» в словаре Былых Времен и нахожу его восхитительным. Оно означает «кишащий насекомыми»…

Этот ветер дул до следующего дня — этакий непрестанный гнев природы. На вахте мне пришлось стоять за штурвалом. Я счастлив, что в любую погоду моей собственной силы и ее потребности в порядке достаточно, чтобы преодолеть стремление штурвала к хаосу. Впрочем, я бы добавил к слову «достаточно» слово «едва», но тем не менее стотонное создание человеческих рук стремится вперед, борясь со временем и пространством. Вы можете довольствоваться вашими лошадьми; я же скажу, что нет ничего прекраснее двухмачтовой шхуны, и я надеюсь время от времени вести корабль — до тех пор, пока не стану слишком старым, чтобы держать штурвал; пока мои глаза не ослабнут настолько, что будут не в состоянии читать бесстрастные заверения звезд.

В тот день второй помощник Тед Марш был вынужден передавать приказы, размахивая руками или крича мне прямо в ухо. Приказов, однако, понадобилось не так уж и много. Мы могли лишь идти фордевинд под кливером и штормовым парусом, что благополучно и делали. На следующее утро волнение улеглось: мы едва ползли, а потом и вовсе заштилели. И до сих пор из штиля не вышли. Ветер выплюнул нас в тишину, и кораблем завладел туман. Он и сейчас окружает нас; океан тих, точно мы пришли к венцу всех наших усилий, движений, поисков. Уровень моря теперь не тот, каким он был в Былые Времена, когда были изготовлены наши карты. Земля изменилась — как и те, кто живет на ней. Ни один человек не проплывал здесь с Годов Хаоса.

Сегодняшним вечером фонари освещают палубу всего на несколько ярдов. Из каюты я слышу, как с безжизненно повисшего паруса капает влага. Все животные притихли — и цыплята, и овцы, и даже коровы, мне кажется, дремлют, и ни звука не доносится из загона, где стоят две ослицы Мистера Вилбрэма, которые, возможно, любят его, если его вообще кто-то может любить… Даже свиньи, по всей видимости, прекратили свое тревожное хрюканье. И Ники тоже сладко заснула — вправду заснула: она не может сдержать дрожь своих черных ресниц, когда притворяется[9]. Несколько часов назад она сказала, что туман не угнетает ее, а наводит на мысль, что за ним может скрываться что-то приятное — например, остров.

Начиная эту книгу, я намеревался описывать события в том порядке, в котором они происходили. Но, проснувшись этим утром в туманной тишине, я принялся за размышления о различных типах времени. Моя история принадлежит к четырем или пяти из них.

Собственно, то же самое происходит с любыми историями, но, кажется, литературный обычай требует, чтобы главенствовал один из типов времени, а другие подавлялись или принимались за данность. Я мог бы поступить подобным образом, и вы можете оказаться чересчур упрямыми или слишком занятыми своим младенцем, чтобы ощутить нехватку других времен, но я-то сразу почувствую…

После моего четырнадцатилетия я прямо-таки попал в поток событий. Называйте это основной линией рассказа, если угодно… Кстати, я вскоре заставлю течь этот поток быстрее, поскольку мне не хватит терпения на книгу размером в семь или восемь миллионов слов. Кроме того, если вы существуете, а я своей книгой наступил вам на мозоль, вы всегда сможете ускользнуть от рассказа, заявив, что вас нет.

Это история о том, как я живу (преследуемый сносками) на корабле, который плывет к вам… если только путешествие уже не окончено: я был на палубе и не обнаружил ни намека на ветер — парус безжизненно висит, а топляк покоится на гладкой поверхности воды лишь чуточку ближе к кораблю, чем час назад… Вряд ли вы сможете читать основную линию, не зная ничего об этой, побочной. Все, что бы я ни написал, окрашено жизнью на «Утренней Звезде» — китом, промелькнувшим no-узости неделю назад, или чайкой, которая летела за нами, пока с комической внезапностью не обнаружила, что никого из сородичей вокруг нет, развернулась и поспешила к западу, — да и вообще, я бы не стал начинать эту главу здесь и сейчас, именно так, не оброни моя Ники прошлой ночью небрежное замечание насчет разных видов бури. Она вовсе не думала о моей книге, а просто бездельничала вместе со мной после любовного урагана, когда она была весела и восхитительно дика (во многих аспектах) — царапала острыми ноготками кожу на моей груди; сидя на мне верхом, с искрящимися глазами, издавала ангельско-дьявольские стоны; извивалась, смеялась, плакала, гордая своей любовью и своими бедрами, и танцующими смуглыми грудями; сильная, пряная и нежная… А потом, притихшая, лениво обнимая меня смуглой рукой, она сказала, что ни одна буря не похожа на другие, и ничто не похоже — ни дождь и ветер, ни война, ни открытое море, ни любовь… Эта книга — часть моей жизни, и для меня это значит, что сонные слова Ники дали толчок моим мыслям, вылившимся в пятую главу на этом месте и в это время…

Третий же вид времени… Ну, я просто обязан упомянуть кое-что из истории, поскольку, если вы существуете, вы можете лишь догадываться о том, что случилось в моей части мира с той поры, которую мы называем Годами Хаоса. Я думаю, у вас был похожий период — я догадываюсь об этом. Ваши государства были уничтожены той же самой дурацкой ядерной войной и, возможно, теми же самыми бедствиями. Ваша культура проявляла те же симптомы возможной моральной гибели, то же самое истощение от чрезмерной интенсификации, тот же упадок образования и рост неграмотности, а прежде всего — тот же смущенный отказ позволить морали догнать науку. После напастей ваши люди, возможно, не ополчились в каком-то религиозном безумии на саму память об их цивилизации — как, по всей очевидности, сделали наши, вынужденные, подобно избалованным детям, довести до крушения все хорошее, как и плохое. Однако я подозреваю, что все было, как у нас. Лучшая сторона того, что некоторые из нас сейчас называют «Золотым Веком», была явно непонятна массам, жившим в то время: они требовали от века, чтобы он давал им все больше и больше новинок или же проклинали его за эти новинки. Они сохраняли свою религию в качестве заменителя мысли, готовые и даже жаждущие принять исчезновение разума. Не думаю, что вы в своей части мира лучше нас, иначе бы у вас были корабли и вы бы уже вступили в контакт с нами…