Л. Афанасьев - Путешествие на Марс

— И у вас все пользуются этой роскошью? — спросил карлик.

— Это уже другой вопрос, — отвечал Краснов. — К сожалению, довольством у нас пользуется только небольшой класс людей, остальная же масса населения живет не лучше, чем обитатели Марса, а многие бедняки, я должен сознаться, еле-еле могут удовлетворить своим необходимейшим потребностям.

— И ты считаешь это счастьем? Ты не понимаешь, что счастье немногих счастливцев вызывает зависть у огромной массы бедняков.

— Но зато хоть немногие могут достигнуть такого счастья, о котором у вас на Марсе не имеют даже понятия! — возразил Краснов.

— И это неправда. Гуманный человек не может чувствовать себя счастливым, видя горе вокруг. Забывать о других могут только сухие эгоисты. А разве эгоисты счастливы? Разве может быть счастливым тот человек, который делит весь мир на две половины: я и все остальные и пренебрегает второй половиной, как недостойной внимания? Нет, кто вечно носится с самим собой; для кого весь интерес жизни сосредоточен в собственной особе, тот скоро почувствует себя лишним в мире и жизнь ему станет в тягость. В том-то и заключается, по моему мнению, главный недостаток земной жизни, что у вас стремятся не к истинному счастью, а к внешнему блеску. У нас не так. Мы обратили все свои способности на то, чтобы у нас было как можно меньше обездоленных людей. Цель нашего прогресса — возможно бóльшее сплочение людей узами любви и равенства.

— Однако, мои наблюдения, учитель, расходятся с твоими словами. Ты говоришь, что вы стремитесь к всеобщему равенству, но как же ты мне объяснишь тот несправедливый закон, по которому у вас все дети, родившияся с белыми волосами на голове, считаются благородными, получают образование и пользуются потом различными правами и преимуществами, тогда как детям имевшим несчастие родиться с темными волосами, навсегда закрыть путь к образованию и неизбежно грозит участь чернорабочих? У нас нет таких диких и несправедливых законов.

— Не правда. У вас водится совершенно то же самое. Ты ведь говорил мне, что у вас есть дворяне и крестьяне. Вся разница между Марсом и землею заключается в том, что у вас привилегированными делает людей социальное положение их родителей, а у нас цвет волос. Личныя же достоинства человека в этом случае не играют никакой роли как у вас, так и у нас.

— Да, но у нас всякий крестьянин может, если действительно обладает выдающимися дарованиями, добиться высокаго общественнаго положения и даже дворянства. Согласись, учитель, ведь глупо воздавать почет людям только потому, что они белокуры.

— Светлый цвет волос, Николай, есть признак божественной искры в человеке. Впрочем, я не утверждаю, что Марс стоит выше Земли или наоборот: и на Марсе, и на Земле, много и хорошаго, и дурного. Мы не можем решить, на какой планете жить лучше; постараемся же выяснить, что именно хорошо на Земле и что на Марсе. Теперь ты уже достаточно подготовлен к обзору наших общественных учреждений и порядочно владеешь нашим языком. Поэтому я дольше не буду откладывать этого обзора, и мы завтра отправимся в путь.

— Учитель, я снова обращаюсь к тебе с мучающим меня вопросом: где мои друзья?

— А я снова повторяю тебе, что ты напрасно о них безпокоишься: им не сделают ничего дурного.

— Могу ли я быть спокойным, мучась неизвестностью? По крайней мере скажи, зачем нас разлучили?

— Хотя мне запрещено касаться этого вопроса, однако, уступая твоим настойчивым просьбам, я кое-что скажу, надеясь, что ты поймешь и оправдаешь наше начальство. Тебе вполне понятно, что прибытие на Марс пяти великанов, неизвестно откуда появившихся, должно было смутить и обезпокоить нас. Могли ли мы наперед знать, что ваши намерения мирнаго характера? Во всяком случае мы должны были принять меры предосторожности. С этою целью мы вас усыпили и сонных развезли по разным местам. Каждый из вас поручен надзору одного из первых сановников страны, который должен снять допрос с своего пленника. Осмотр «Галилея» и согласныя ваши объяснения убедили нас в том, что вы прибыли с той планеты, с которой мы давно старались завязать сношения. Теперь не только я, все население Марса в этом уверено, и высокая цель вашего путешествия — научное знакомство с новым миром — вызвала к вам общее глубокое уважение, а потому ничего худого вы для себя не должны ожидать. Очень скоро вам позволять видеться, а затем дадут свободу. Но на каких условиях это будет сделано и когда именно, — я сам не знаю. Больше я ничего не смею добавить. Я и так сказал тебе слишком много, приняв на свой страх последствия моей откровенности. Будь же спокоен за друзей, Николай. А теперь пойдем спать. Кажется, уже разсветает.

IX

— Да успокойтесь же, Виктор Павлович, придите в себя!

— Не могу я успокоиться, Мэри, не могу! Как я могу придти в себя, если этот дурак меня совершенно измучил!

— Потерпите еще немного: скоро наши испытания кончатся.

— Как бы не так! Этот осел, эта скотина, этот идиот, этот пророк еще какую-нибудь глупость придумает!.. Нет, я больше не могу терпеть… Я лучше завтра повешусь.

Мэри улыбнулась.

— Почему же не сегодня?

— Сегодня? Сегодня я должен плюнуть в рожу этому пророку. Негодяй! Морит нас голодом, мучает безсонницей, заставлять участвовать в своих дурацких процессиях!.. Мало того! Он еще запер меня на десять часов в храме, а когда я ушел через крышу, он хотел меня даже побить… Нет, это, это… Это чорт знает что такое! Меня побить, меня, ординарнаго профессора, доктора математики!..

— Что же ему делать, если ординарный профессора не хочет его слушаться.

— Стану я исполнять дурацкия приказания! Зачем он запер меня в храме?

— Затем, чтобы на вас снизошло благословение богов Марса. Я терпеливо высидела свои часы, и пророк остался очень доволен.

— А вы и рады, что угодили подлецу! Нет, Мэри, вы — лицемерка! Я не знал, что вы способны подлизываться. Это пошло, пошло… Я и говорить с вами после этого не хочу!

— Виктор Павлович! Зачем нам вооружать против себя человека, от котораго всецело зависит наша участь? Отчего не сделать даже и глупости, если она вполне безвредна?

— Как можно его слушаться, если все его приказания глупы, если он сумасшедший! Зачем он надел на меня эту шутовскую рубашку, зачем он отнял у меня сюртук и брюки? Я могу ходить без брюк, не могу ходить без брюк, — я не привык: это безобразно, неприлично!.. В боковом кармане сюртука лежала моя записная книжечка; он и ее отобрал вместе с сюртуком, а там у меня новое доказательство теоремы Стирлинга, новые признаки сходимости рядов и несколько задач. Нет, я больше никогда не поеду на Марс, никогда не поеду на Марс!