Анхель Куатье - Учитель танцев (Схимник - 4)

Нерон и его народ будут довольны. Им будет весело.

Максимилиан лежал на каменном полу с закрытыми глазами, словно мертвый. Он не шелохнулся, когда дверь его камеры с грохотом отворилась и начальник тюрьмы ввел в нее Секста.

— У вас не больше получаса, — услышал Секст за своей спиной.

Со стороны коридора прогремел засов.

— Максимилиан, — Секст сел рядом со своим другом и начал трясти его за плечи. — Максимилиан, очнись! Ты меня слышишь?! О боги, что же с тобой такое?!

Максимилиан медленно поднял веки. Две стеклянные пуговицы на тусклом, как маска, лице. Две пуговицы, смотрящие внутрь себя.

Увидев пустоту этих глаз, Секст уже более не мог сдерживать слез. Он разрыдался.

— Анития арестована? — тихо прошептал Максимилиан.

— Да, — ответил Секст, и стыдящийся своей слабости, и не желающий скрывать ее от своего друга.

— Не плачь. Со мной все в порядке. Я про сто должен избавиться от привязанностей. От всех привязанностей. Смерть нужно встретить достойно. Человек, в чьем сердце живет добродетель, не может отчаиваться на пороге небытия, — Максимилиан говорил ровно и спокойно, словно не о себе.

— Я боюсь, Максимилиан… Я не хочу думать, что ты умрешь… Объясни мне, почему?..

— Смерть — это пустота. Смерть — это когда ты теряешь все и становишься ничем. Кто не боится потерять, тот не боится смерти. Не бояться смерти высшая добродетель. Нужно отказаться, Секст, тогда не станет страдания. Твоя жизнь будет счастливой, Секст, прислушайся к моим словам. Не отравляй свою жизнь страхом смерти.

— Да, Максимилиан, да… Ты прав… — Секст повторял и повторял эти слова словно заклинание, глотая слезы. — Конечно, ты прав, Максимилиан… Конечно… Я откажусь, конечно… Ты прав… Достойно…

Но на самом деле Секст вспоминал сейчас о казнях, которые, по слухам, ждали христиан. Он смотрел на Максимилиана и думал о том, какие муки ему предстоит пережить. Нерон не позволит ему умереть без мучений. Напротив, он сделает все, чтобы Максимилиан страдал до своей самой последней минуты.

— Я принес тебе яд, — сказал Секст после долгой паузы и достал из внутреннего кармана маленькую глиняную амфору.

Максимилиан улыбнулся ему в ответ:

— Спасибо тебе, друг. Но мы не будем бежать от смерти, даже если у нас есть шанс сделать это, идя ей навстречу.

Секст улыбнулся. Несмотря на всю отчаянность своего положения, Максимилиан продолжал оставаться прежним Максимилианом — сильным, уверенным в себе, но при этом нежным и исполненным великой заботой.

Максимилиан никогда бы не сказал Сексту: «Ты проявляешь слабость, друг. Ты предлагаешь мне бегство. Ты потворствуешь моему страху, потому что боишься». Нет, он сказал: «Мы не будем бежать от смерти, даже если у нас есть шанс сделать это, идя ей навстречу».

Секст спрятал обратно принесенную с собой амфору.

— Боги уготовили мне красивую смерть, Секст, — сказал Максимилиан. — Я умираю, потому что сказал то, что думал. Я умираю за самого себя. Это не подвиг, это просто красивая и достойная смерть. Порадуйся за меня. Сделай мне это одолжение.

И снова тишина. Гулкая тишина. Лишь время от времени ветер приносил с собой крики и шум римских улиц. Толпа предвещала скорое начало огненной феерии.

— Это от Анитии, — Секст вложил в руку Максимилиана письмо.

Максимилиан сжал записку и с благодарностью посмотрел в глаза Секста.

Солнце опускалось за горизонт, и небо буквально плавилось в закатном зареве. Со всего Рима и его окраин к месту торжеств, устроенных в честь начала игр, уже стеклись сотни тысяч людей. Они пили вино, прогуливались вдоль улиц, уставленных красочными столба ми, и с любопытством вглядывались в лица висящих на них христиан.

Никому и в голову не приходило, что поджигателей окажется так много. Казалось, целый народ вывесили сейчас на потеху Риму. Кто-то в толпе недоумевал — неужели и дети поджигали город? Кто-то узнавал среди приговоренных своих знакомых и не верил своим глазам — как может быть, что этот достойный человек совершил такое злодеяние?

Тем временем совсем стемнело. В небе заблестели первые звезды. Под барабанный бой появились солдаты. Легионеры в металлических нагрудниках линиями выстроились по периметру, окружив казавшееся бесконечным место торжеств. В толпе началось волнение — зачем столько солдат? Но вскоре люди позабыли и о солдатах, и о вине.

Раздались призывные трубные звуки. Воцарилась напряженная тишина. Рабы, стоявшие с факелами у каждого из столбов, приступили к делу. Прикрытая цветами и облитая смолою солома занялась ярким пламенем. Вязанки дров, объятые огнем, затрещали. Желто-красные языки взметнулись вверх, облизывая тела тысяч мучеников.

Отчаянные крики разрезали тишину. Смерть снова постучалась в ворота Рима.

Рты горожан открылись от ужаса. Глядя на это зрелище, они вспоминали недавний пожар. Город снова полыхал. Едкий дым жег глаза. Смрадный запах горящих тел вынуждал людей зажимать носы. А истошные вопли умирающих рассказывали им о нестерпимой боли. Картина празднества внушила зрителям страх и отвращение.

И каково же было потрясение римлян, когда во всем этом безумии, во всем этом аду они услышали пение! Умирающие, задыхающиеся в дыму, горящие живьем люди пели. Они пели свои странные гимны, посвященные неизвестному богу, который допустил, чтобы его паства переживала такие муки. Они называют его милосердным?..

Зрители реагировали по-разному. Кто-то пытался выглядеть безразличным, кто-то причитал, кто-то плакал. Некоторые особенно пьяные хихикали и смеялись. Лавочник, торговавший всю жизнь персидскими тканями, надрывно хохотал. Может, рассудок его помутился, а может, он просто не нашел другого способа справиться со своим страхом. Так или иначе, но он смеялся, и его, видимо, очень забавляла собственная сентенция следующего содержания:

— Христиане, вы говорите, что ваш бог — это бог любви, — кричал он, прохаживаясь мимо живых факелов. — Что же он не спасает вас?!

Седой старик, висящий на одном из столбов и казавшийся уже мертвым, вдруг поднял на него глаза. Из-за царящего вокруг шума голоса старика было не слышно, но несчастный дебошир прочел свой приговор по его губам:

— Не думай о том, как горят наши тела, подумай о том, как будет гореть твоя душа.

Столбы стали валиться, поднялся настоящий вой. Зрители поддались панике, началась давка.

Отчаянные гомон толпы разбудил Максимилиана. Он поднялся с пола и подошел к зарешеченному окну. Тюрьма стояла на возвышении, еще недавно отсюда открывался прекрасный вид. Но сейчас сенатор наблюдал чудовищную картину — среди устрашающих, темных развалин колыхалось людское море, освященное огнями огромных факелов.