Елена Хаецкая - Поп и пришельцы

Гувыртовский поудобнее рассовал покупки по карманам и зашагал к домику отца Германа.

Заслышав движение в кустах у крылечка, отец Герман отложил книгу и выглянул в окно.

– Гувыртовский, это вы? – тихо окликнул он сгусток темноты, копошившийся внизу.

– Да.

– Не шумите, матушка отдыхает.

Гувыртовский на мгновение огорчился – в этот бесприютный вечер ему особенно хотелось покушать домашнего – но так же быстро взял себя в руки. Он снял обувь прямо на крыльце и в одних носках прокрался в комнатку. Горела настольная лампа, на вязаной скатерке лежала книга с тряпичной закладкой – детсадовским рукоделием давно выросшего Алеши. На полке перед иконами успокоительно моргала фарфоровая лампада, похожая на пирог и на церковку одновременно. Гувыртовский несколько секунд смотрел на нее, потом сделал над собою усилие и, чувствуя себя несколько смешным, старательно перекрестился.

– Чай у меня остыл, – предупредил отец Герман, показывая на чайник, спрятанный на подоконнике за занавесочкой.

– Ничего, ничего, – даже как будто испугался Гувыртовский. – Я не за чаем… А впрочем, налейте немножко. Посидим тихонько. Я только что из «стекляшки». Ушел с неприятным чувством.

Отец Герман чуть прищурился, но ничего не сказал.

– Там только и разговоров, что об убийстве, – продолжал Иван Петрович. – Вас, между прочим, считают черствым.

– Дорогой Иван Петрович, будь я даже мягким, как вареная колбаса! Не в человеческой власти превратить одно в другое. Человек или крещен, или нет. Погибшая девушка не принадлежала к Церкви. А ее мать непременно желает устроить ей христианское погребение. Это все равно что состоять в профсоюзе кролиководов, а требовать надбавки за выслугу лет от профсоюза металлургов.

– Понятно, – хмуро сказал Гувыртовский. – Всё же вас очень бранили.

– Что – и никто не заступился?

– Только дядя Мотях, по-моему.

– Удивительное дело, – проговорил отец Герман. – Дядя Мотях – старый агностик, и вдруг за меня заступается.

– Кстати, Герман Васильевич, вы мне можете объяснить разницу между гностиками и агностиками? – спросил Гувыртовский, странно вильнув мыслью. – Мы это в университете проходили, но как-то очень в деталях – я ничего не понял.

Пиджак неловко зашевелился на плечах Гувыртовского, когда тот откинулся на спинку стула и вложил руки в карманы, втиснув их между подкладкой и ребристой жестянкой с подозрительной фасолью.

– Агностик – это тот, кто считает, что в мире ничего сверхъестественного нет, – сказал отец Герман. – А гностик считает, что в мире имеется Нечто, вроде Космического Разума.

Гувыртовский моргнул и уточнил:

– Агностик полагает, что есть Космический Разум?

– Нет. Гностик.

Они помолчали.

Потом учитель сказал:

– Я, наверное, гностик. Вы очень точно это определили. Мне сегодня именно показалось, что существует Нечто. Нечто невидимое. Может быть, даже Космический Разум. Только очень злой и зоркий, понимаете? Он как будто заглядывал ко мне в душу, ища, за что бы уцепиться, что бы такого из меня спереть.

– Вам это представляется необычным?

Гувыртовский замялся.

– Я всегда думал, – признал он, – что Высшее Существо благодушно скользит взором по поверхности.

– Да, – сказал отец Герман, – вы типичный гностик.

– Нет, правда! – обеспокоился Гувыртовский. Он всегда очень заботился о том, чтобы каждое его слово собеседник понимал абсолютно правильно. – Когда я шел к вам, мне явственно почудилось, как кто-то невидимый, злой и сильный, смотрит на меня.

– Откуда смотрит?

– Вы не верите! Со всех сторон.

– Я вам верю, – сказал отец Герман по видимости спокойно. – У нас его называют дьяволом.

– По-вашему, дьявол существует?

– Голубчик Иван Петрович! Конечно.

Гувыртовский опять смутился.

– Не знаю… «Нечто» – это как-то ближе… понятнее… А то сразу – «дьявол»! Средневековье какое-то.

– Стоит назвать явление по имени, как все шарахаются, – задумчиво произнес отец Герман. – Я вам кое-что покажу.

Он вынул фотографии, оставленные ему Опариным, и разложил их на столе.

– Вам хорошо видно? Может быть, включить верхний свет?

Гувыртовский встал, чтобы лучше разглядеть снимки, навис над ними, склоняя голову то в одну, то в другую сторону, потом вдруг посерел и уставил на отца Германа шалые белые глаза:

– Это ведь убитые?

– Да.

– Их маньяк зарезал? Прямо у нас, в Пояркове?

– В радиусе приблизительно пятидесяти-семидесяти километров.

– А где эта… дочь?

Отец Герман молча показал пальцем. Гувыртовский нырнул к столу, потом опять отодвинулся и даже прогнул спину.

– Вам плохо видно? Может быть, все-таки зажечь свет?

– Нет, это я линзы поставил… Была близорукость, стала дальнозоркость.

Он еще немного покружил возле фотографий, а затем сел за стол, утвердил локти и воззрился на отца Германа.

– Вы и теперь не видите? – спросил учитель.

– Чего?

– Чья это работа.

– Иван Петрович, для меня нет сомнений в том, что это сделал человек с сильными отклонениями в психике и, несомненно, одержимый дьяволом.

Пока отец Герман проговаривал это, Гувыртовский решительно качал головой, все более увеличивая амплитуду.

– Нет, нет и нет, – заявил он. – Посмотрите внимательно. Видите? Характер увечий везде одинаковый. Он уродовал их не бесцельно, не бессмысленно. В его поступках есть логика.

– Система наличествует, – согласился отец Герман. – Но в этом как раз нет ничего удивительного. Маньяки, как правило, на удивление логичны.

– Он пытался вырезать им новые лица, – сказал Гувыртовский. – Понимаете?

– Нет.

– Новые лица! – вскричал учитель.

– Тише, – напомнил отец Герман.

Гувыртовский весь так и подался вперед. Его круглые глазные яблоки страшно выкатились и запрыгали в орбитах.

– Это попытка контакта! – зашипел он страшным шепотом. – Инопланетяне все-таки существуют! Они действуют среди нас! Пытаются нам что-то сказать, объяснить… возможно – показать, как выглядят люди их расы. Наглядно показать.

Отец Герман хотел было сказать «чушь», но прикусил язык. Иван Петрович трясся от возбуждения, даже зубами клацал. Поэтому отец Герман просто налил ему рюмашечку коньяка и подсунул в дрожащие пальцы. Ни о чем не спрашивая, учитель выпил, ахнул, на миг окатив своего собеседника душистым коньячным облачком, а потом сел удобнее и расслабился. Глаза успокоились и вернулись на место, тряска конечностей прекратилась.

– Ну вот, – сказал отец Герман и налил коньяка себе. Гувыртовский проводил рюмку рассеянным взглядом. – Теперь объясните еще раз.