Рэй Брэдбери - Из праха восставшие

– Проклятье!

– Я мчалась на санях в декабрьскую полночь, когда падал снег, из розовых лошадиных ноздрей вылетали белые клубы пара, а нам шестерым, молодым и веселым, было тепло под грудой мехов, и мы хотели, искали и находили…

– Перестань сейчас же! – сказал старик.

– Браво! – воскликнули кузены.

– …И я вселялась без спроса в сказочно великолепный дворец – тело прекраснейшей в мире женщины…

Пращур потрясенно молчал.

Ибо теперь на него словно сыпался легкий, завораживающий снег. Он ощутил прикосновение цветов к своему лбу, дуновение июльского утреннего ветерка в своих ушах, по его телу текли струи тепла, на древней, иссохшей грудной клетке наливались груди, где-то внизу, под ложечкой, вспыхнуло и стало разгораться жаркое пламя. По мере того как Сеси говорила, его губы увлажнились, чуть припухли и окрасились, – и он знал поэзию, и знал, что может рассыпать ее нескончаемым алмазным дождем, – серые от тысячелетней могильной пыли пальцы зашевелились у него на коленях и стали нежно-розовыми, как яблоневый цвет. Старик взглянул на них, пораженно замер, а затем крепко, до боли, сжал кулаки.

– Нет! Отдай мои руки! Очисти мой рот!

– Хватит, – сказал внутри его голос Филипа.

– Мы попусту тратим время, – сказал Питер.

– Давайте-ка познакомимся с этой юной дамой, – предложил Джек.

– Давно пора! – дружно поддержали его Филип, Питер и Вильям; невидимые веревочки вздернули старика на ноги.

– Отпустите меня! – крикнул он и отчаянно сомкнул свои глаза, свой череп, невероятный каземат, грозивший раздавить четверку кузенов. – Ну! Прекратите!

– На помощь! – Кузены заметались в кромешной мгле. – Свет, дайте свет! Сеси!

– Сейчас, – сказала Сеси.

Старик почувствовал, что невидимые руки щиплют его и дергают, щекочут за ушами и под мышками. Его легкие наполнились пухом, в носу засвербило от сажи, ему неудержимо хотелось чихнуть.

– Билл, бери его левую ногу, двигай! Питер – правую, шагай! Филип – правую руку. Джек – левую. Начали!

– Поживее! Давай!

Нильский Пращур шагнул.

Но не к прелестной девушке, а в противоположную сторону и почти что рухнул на пол.

– Да ты что? – крикнул греческий хор. – Она же там! Направьте его, кто-нибудь! Кто при его ногах? Билл? Питер?

Прадед распахнул дверь купе, вывалился в коридор и совсем уже хотел броситься в пролетающие мимо подсолнухи, когда мерзкий хор, напиханный ему в рот, возгласил:

– Замри!

И он послушно, как ребенок, замер.

А потом, помимо своей воли, встал на ноги, вернулся в купе и упал девушке на руки, потому что поезд влетел на очередной поворот.

– Извините! – воскликнул он, поспешно вскакивая.

– Извиняю, – улыбнулась девушка.

– Вы только не подумайте, я ничего такого! – Прадед горестно плюхнулся на сиденье напротив нее. – Ч-черт! Тараканы завелись на чердаке!

Чтобы лучше слышать разговор, кузены прочистили его уши.

– Учтите, – прошипел он внутренним голосом, – что это вы там резвитесь, как жеребчики, а я, Тутанхамон, ушел в гробницу, на покой, когда вас всех еще и в проекте не было.

– Но… – Камерный квартет лихо крутил его глазами. – Мы сделаем тебя молодым!

Они подожгли запал в его животе, взорвали бомбу в груди.

– Нет!

Прадед дернул веревку, под ногами кузенов разверзлась черная пасть люка, и они полетели вверх тормашками в бесконечный лабиринт воспоминаний, сутолоку объемных форм, ничуть не менее живых и блистательных, чем девушка напротив. Падение длилось и длилось.

– Поберегись!

– Я заблудился!

– Питер?

– Я где-то в Висконсине. Как я сюда попал?

– А я плыву по Гудзону на пароходе. Вильям?

– Я в Лондоне, – откликнулся далекий голос Вильяма. – Боже! Судя по газетам, двадцать первое августа одна тысяча восьмисотого года!

– Сеси?! Это твоя работа!

– Нет, моя! – прогремел со всех сторон голос Пращура. – Вы все еще у меня в ушах, но живете в кусках моего прошлого. Поберегите свои нежные головки!

– Постой, постой, – вмешался Вильям, – это что тут такое? Гранд-каньон или твой гипофиз?

– Гранд-каньон. Тыща девятьсот двадцать первый.

– Девушка, и какая! – воскликнул Питер. – Вот здесь, в двух шагах!

И действительно, эта девушка была прекрасна, как весна, растопившая снега двести лет назад. Прадед не помнил ее имени, да в общем никогда его и не знал. Случайная встречная с букетиком земляники в руке.

Питер попытался схватить изумительное видение за руку.

– Прочь! – крикнул Пращур, но лицо девушки уже взорвалось миллионом искр и растворилось в полуденном воздухе.

– Вот же черт, – пробормотал Питер.

А его братцы уже шарили по углам, взламывали двери, распахивали ставни.

– Боже! – кричали они. – Вы только посмотрите!

Ибо здесь Пра-Пра-Прадедовы воспоминания лежали аккуратно, как сардины в банке, в миллионы рядов и миллионы слоев, систематизированные по дням, минутам и секундам. Вот девушка расчесывает свои длинные черные волосы. А вот другая, блондинка, здесь она бежит, а здесь – спит. И все замурованы в соты цвета их нежных щек. Ослепительные улыбки. Их можно выбирать, разглядывать, отсылать прочь, призывать назад. Крикни: «Италия, 1797!» – и они затанцуют в прохладных беседках или поплывут по искрящимся волнам.

– Дедушка, а бабушка, она о них знает?

– Ой, а тут ведь еще!

– Тысячи и тысячи!

– Вот! – Прадед сдернул покров с новой пачки воспоминаний.

В лабиринт вступили тысячи женщин.

– Браво, дедушка!

Он чувствовал, как по всей его голове, от уха до уха, четверка кузенов обшаривает города, переулки, комнаты.

А затем Джек поймал за руку одну особо понравившуюся ему девушку, благо рядом никого не было.

– Попалась?

– Идиот, – прошептала девушка. И обернулась.

В одно мгновение ее прекрасная плоть ссохлась, выгорела. Подбородок заострился, щеки ввалились, глаза глубоко запали.

– Бабушка, это ты?

– Четыре тысячи лет назад, – проворковала Пра-Пра-Пра…

– Сеси! – взъярился Пращур. – Запихни этого недоумка в собаку, в осину – куда угодно, лишь бы прочь из моей долбаной башки!

– Брысь отсюда! – приказала Сеси.

Джек пробкой вылетел наружу.

И тут же оказался в голове воробья, отдыхавшего на телеграфном проводе.

Иссохшая бабушка так и стояла в полумраке, но затем дедушкин внутренний взгляд снова одел ее в прежнюю плоть, вернул краски ее глазам и щекам. Убедившись, что теперь с бабушкой все в порядке, дедушка спровадил ее в один из садов древней – нет, юной – Александрии.