Рэй Брэдбери - Из праха восставшие

– Ну так что, – улыбнулась во сне Сеси, – чего вам сегодня хочется?

– Я… – сказал Питер.

– А может… – сказали Вильям и Филип.

– Не могла бы ты… – сказал Джек.

– Устроить вам экскурсию в местный сумасшедший дом, в свихнутые мозги тамошних постояльцев? – догадалась Сеси.

– Да!

– Заметано! – сказала Сеси. – Бегите в сарай, ложитесь на свои койки. Приготовьтесь, улыбнитесь, сейчас вылетит птичка!

Как пробки из бутылок, вылетели их души. Как птицы, они помчались. Как сверкающие иглы, вонзились в головы четырех старожилов психушки.

– Ах! – блаженно вздохнули кузены.

А пока они там ахали и охали, сарай загорелся.

В последовавшей неразберихе, во всех этих криках, поисках ведер и беготне за водой, никто и не вспомнил про обитателей сарая, никто не подумал, какой номер могут выкинуть экстравагантные кузены и мирно спящая Сеси.

К несчастью, она так глубоко погрузилась в бурное, переменчивое море своих снов, что не почувствовала ни жара, ни даже того жуткого момента, когда провалилась крыша сарая и вспыхнули четыре человекоподобных факела. Затем земля и небо содрогнулись от громового удара, развеявшего материальные оболочки несчастных погорельцев на все четыре стороны, а Сеси проснулась с криком таким отчаянным, что их души стремглав бросились домой. На момент взрыва кузены все еще бродили по палатам сумасшедшего дома, залезая то в один, то в другой череп, восхищенно глазея на искрящиеся вихри, раскрашенные во все цвета безумия, на мрачные радуги кошмара.

Не в силах поверить, что случилось несчастье, Сеси вскочила на ноги и выглянула в чердачное окошко.

– В чем дело? – крикнул Джек из ее разинутого рта.

– Откуда столько дыма? – спросил Филип, шевеля ее губами.

– Господи, – простонал Вильям, глядя из ее глаз.

– Сарай сгорел, – сказал Питер. – Мы пропали.

Все глаза Семьи, сильно смахивавшей сейчас на труппу бродячего минстрел-шоу[6], недоуменно вскинулись.

– Сеси? – простонала мать. – С тобой там кто-нибудь есть?

– Я, Питер! – крикнул Питер.

– Филип!

– Вильям!

– Джек!

Семья потрясенно слушала эту перекличку. И молчала. А затем голос одного из кузенов тревожно спросил:

– Вы спасли хотя бы одно тело?

Невыносимая тяжесть этого вопроса вогнала семью по колено в землю.

– Но… – Сеси осторожно потрогала свой подбородок, свой рот, свою голову, внутри которой толкались и ссорились четыре живых призрака. – Но мне-то что с ними делать? – Ее глаза тоскливо блуждали по черным, закинутым вверх лицам. – Так же нельзя, чтобы они навсегда оставались в моей голове!

То, что она кричала дальше, а также то, что балаболили кузены, отталкивая друг друга от ее языка, и то, что говорили члены Семьи, забегавшие по двору как ошпаренные, потерялось в треске и грохоте рухнувшего сарая.

Капризный октябрьский ветер то задувал в окно чердака, то наваливался на стены, кружил и разносил по округе быстро стынувший пепел.

– Мне кажется, – сказал отец.

– Не кажется, а так и есть, – сказала Сеси, не открывая глаз.

– Этих кузенов, – продолжил отец, – нужно куда-нибудь пристроить. Найти им какое-нибудь временное прибежище до той поры, пока мы что-нибудь не сообразим насчет новых тел.

– И лучше бы побыстрей, – сказали изо рта Сеси четыре голоса, низкий, высокий и два посередке.

– В нашей семье должен быть хоть кто-нибудь с небольшим свободным помещением, ну скажем, на задах мозжечка, – сказал в темноту отец. – Добровольцы, вперед!

Серия глубоких вздохов. Тишина. И тут…

– Я выдвигаю кандидатуру достойнейшего из достойных, старейшего из старейших и прошу вас ее поддержать, – прошелестела Тысячу-Раз-Пра-Прабабушка.

Все головы дружно повернулись к дальнему, затянутому паутиной углу, где стоял, привалившись к стене, их древний Нильский Прадедушка, очень похожий на сухой, осыпавшийся сноп четырехтысячелетней пшеницы.

– Нет! – сухо прохрипел Пра-Пра-Пращур.

– Да! – Прабабушка снова прикрыла глаза и скрестила хрупкие, как тростинки, руки на стянутой пеленальным полотном груди. – Ты не можешь пожаловаться на нехватку времени.

– И еще раз нет! – прохрипел замогильный сноп.

– Это, – строго прошелестела Прабабушка, – наша Семья, прекрасная в своей необычности. Мы бродим по ночам, летаем вместе с ветрами и странствуем с грозами, мы творим чудеса, живем тысячелетиями – или даже вечно, кто как. В общем и целом мы – Семья, на которую можно опереться, к которой можно обратиться за поддержкой в те минуты, когда…

– Нет, нет и нет!

– Молчи. – Левый глаз, огромный, как Звезда Индии, распахнулся, яростно вспыхнул, потускнел и угас. – Начнем с того, что это просто неприлично, когда четверо не слишком воспитанных молодых людей буянят в голове юной девушки. А вот ты, ты мог бы научить их очень многому. Ты стал зрелым мужчиной за много веков до того, как Наполеон прогулялся туда-обратно по России или Бен Франклин умер от оспы. Этим молодым людям было бы очень полезно пожить какое-то время в твоем черепе, поучились бы хоть хорошим манерам. Ты же не станешь этого отрицать?

Престарелый Пращур с Белого и Голубого Нила обреченно пошуршал своими погребальными колосьями.

– Значит, решено, – сказала черная хрупкая скорлупа, бывшая когда-то фараоновой дочерью. – Дети, вы слышали?

– Слышали! – нестройно гаркнули изо рта Сеси истомившиеся ожиданием кузены.

– Двигайтесь, – скомандовала четырехтысячелетняя мумия.

– Сей секунд! – гаркнула непутевая четверка.

А так как не было никаких указаний, какой из духов должен перебираться первым, возникла краткая неразбериха, призрачная субстанция не потекла ровной струей, а бурно, взбалмошно взвихрилась.

Древнее лицо Пращура ожило четырьмя различными выражениями, четыре землетрясения сотрясли его хрупкий остов. Четыре улыбки разыгрывали гаммы на пожелтевших клавишах его зубов. Прежде чем Старейший в Семье сумел что-либо возразить, четыре невидимые силы уже тащили его – четырьмя походками, с четырьмя разными скоростями – вниз по лестнице, к выходу из дома, через лужайку и по заброшенной железнодорожной колее к видневшемуся на горизонте городу, в его пшеничном горле клокотал многоголосый хохот.

Спустившееся на веранду семейство молча наблюдало за одинокой фигурой, совершающей групповую прогулку.

А наверху, на чердаке, Сеси спала с открытым ртом, чтобы освободиться от последних отзвуков многоголосого крика.