Юрий Максимов - Зиккурат

Побледневший Муса вскочил и выбежал в коридор.

– Капитан, сотрите и мой! – крикнул вдогонку улыбающийся Сунь.

– Ну вы и клоуны, – недоверчиво покачал головой Зеберг. – Если Муса и сотрет дубликаты, информация останется в базе, зашифрованная сотнями кодов. Вот вам типичный пример компьютерной подлости.

Улыбка сползла с лица Суня. Бонго закрыл глаза рукой и произнес что-то смачное на суахили. Каменное лицо Тези Ябубу потемнело.

– Да что вы там такое делали? – не выдержал я.

– Не надо говорить капитану, – сказал Бонго, проигнорировав меня.

Зеберг и Сунь молча кивнули. Мой вопрос так и повис в воздухе, вернувшись ко мне смесью раздражения и неловкости.

Из динамиков полились звуки органной токкаты, лучшего произведения Мусы, единогласно избранного нами в качестве сигнала к ужину. Все оживились. Сунь повторил свою любимую присказку о том, что «кубок в руках лучше десяти тысяч дел». Голографические экраны исчезли, стол преобразовался в обеденный. Беззвучно вкатились и засновали между нами тонконогие роботы-слуги – А-723 и А-725. Расставляя горячие контейнеры, бесстрастными голосами они желали каждому приятного аппетита на родном языке. А-724, видимо, понес порцию Мусе.

От предложенного чая я с содроганием отказался, предпочтя искусственный сок в квадратной пластиковой банке. Не считая пары натянутых реплик, ужин прошел в молчании. Наконец опустел последний пищевой контейнер, и роботы вновь пришли, чтобы убрать посуду.

Громко откашлявшись, Зеберг заявил:

– Вы как хотите, а я пойду посплю на воздухе. Возьму спальник и расположусь на обшивке. Я слишком долго здесь парился, чтобы отказать себе в таком удовольствии.

– Я пойду с тобой, – согласился Сунь.

– И я, – подал голос Тези Ябубу.

Бонго колебался:

– Инструкция четко предписывает ночевать на «Арксе».

– А мы и будем ночевать на «Арксе», – улыбнулся Сунь. – Строго в соответствии с буквой закона.

– Все равно надо спросить капитана.

– Пойдем спросим, – отозвался Тези Ябубу и вышел в коридор.

Переглянувшись, мы последовали за ним. Пройдя немного вперед, свернули. Неровный грохот десяти ботинок разносился по жилому отсеку. Слева из серой стены выступали по очереди люки кают Тези Ябубу, Бонго и Суня. Нам повстречался А-724 с нераспакованным пищевым контейнером. Зеберг на ходу отвесил затрещину по узкой пластиковой голове, служебный робот огрызнулся по-немецки и убежал.

Отшагав длиннющий коридор второго жилого, мы еще раз повернули влево, перейдя в командный отсек. Что-то полузабытое шевельнулось во мне. Страх перед капитанским гневом. Я мысленно усмехнулся. С трудом верилось, что всего три дня назад я брел по этому коридору, переживая из-за утери несчастных данных. Теперь та жизнь казалась далеким, призрачным сном…

Занятно. И Земля казалась старым сном, и время полета до посадки казалось сном, затем, наверное, покажется сном и этот проход по коридору… Жизнь как непрерываная цепь вырастающих друг из друга снов. Когда же я проснусь по-настоящему? И что увижу, раскрыв глаза?

Не хватало времени поразмыслить об этом как следует, хотя в душе я чувствовал, что вопросы эти вовсе не риторические. На миг меня даже охватило ощущение, будто разгадка сама давно стоит у дверей моего сердца и стучит… Но предаваться метафизическим исканиям было некогда: все, центр командного отсека – пришли.

Ребята столпились перед люком. Кто-то уже дал сигнал и металлическая створка плавно отошла в сторону. В капитанских покоях стояла непроглядная темень.

– Что там? – раздался глухой голос из темноты.

– Капитан! – Зеберг нерешительно почесал подбородок. – Мы хотим переночевать на обшивке корабля. Можно?

– Идите.

Зеберг, Тези Ябубу и Бонго сразу ушли, расходясь по каютам за спальниками. У открытого люка остались лишь мы с Сунем.

– Капитан, а вы не хотите к нам присоединиться? – вежливо спросил бортинженер.

В ответ тишина. Пожав плечами, Сунь тоже повернулся и зашагал по коридору. Выждав, когда он скроется, я окликнул:

– Капитан!

– Ну?

– Вы… не желаете поговорить? О том, что сегодня произошло?

После тягостной, мнительной паузы я услышал:

– Здесь что-то затевается, Софронов… Тебе надо быть очень осторожным. Много сетей вокруг…

– Что вы имеете в виду, капитан? – Я тревожно подался вперед, коснувшись ладонями краев раскрытого люка.

– Не могу сказать сейчас… – Слова прозвучали сдавленно, будто сквозь стиснутые от боли зубы. – Потом поговорим. Я должен подумать…

Речь капитана прервалась. Я стоял неподвижно, наклонившись пылающим лицом в кромешный мрак каюты. Сквозь нас текли секунды, сливаясь в минуты. Лишь прерывистое хриплое дыхание доносилось из густой черноты.

– А помнишь, я сказал, что отрублю себе руку, если ты будешь участвовать в контакте?

Непонятный шорох послышался в глубине. Я напрягся.

– Вы тогда погорячились, – осторожно ответил я, по-прежнему не в силах ничего разглядеть перед собой.

– Прости, что я не сдержал слова… Прости, что допустил…

– Вам не за что извиняться. Я глубоко признателен за ваше высокое доверие…

– Я здесь ни при чем! – Он сорвался на крик. – Неужели ты не понимаешь? Будь моя воля, мы бы уже летели к Земле. Вот только… воли моей больше нет… Нами поиграли и бросили. В любой миг могут снова взять и «поиграть»… Мы здесь… как муравьи в коробке… Внутри можешь ползать свободно, а попробуй вылезти наружу – щелчок, и обратно… Муравьи…

Я открыл рот, чтобы возразить, но что-то удержало меня. Напряжение, созданное обстановкой, побуждало ловить каждое слово собеседника, будто вот-вот из его уст может выскользнуть что-то важное.

– Знаешь, мне впервые в жизни искренне жаль, что Бога нет, – сказал капитан. – Сейчас бы пригодилась Его помощь…

Тут стало ясно: Муса очень плох. Хуже, чем можно предположить по всем намекам ребят. Ум его не мог оправиться от какого-то сильного потрясения.

– А что мешает вам допустить, что Он есть? – бережно поинтересовался я, скорбно сведя брови.

– Мой разум, – глубокий вздох. – Только существование материального мира может быть осмыслено и доказано. Религия есть не более чем продукт социально-классовых отношений и человеческой психики. А психика моя погаснет вместе со мной в момент смерти. Лишь густая, кромешная чернота ожидает меня. А потом – ничто…

– Не стоит предаваться столь мрачным мыслям, капитан…

Сухой смех в темной каюте.

– Ты думаешь, я сбрендил? Напрасно! Ладно, Софронов. Спокойной ночи!

– Спокойной ночи, капитан.

Я отошел. Люк с тихим шорохом закрылся, становясь одновременно заслоном от капитанского уныния и могильной плитой для надежды впервые по-человечески поговорить. На душе стало пасмурно и тоскливо, как-будто случилось что-то непоправимое.