Федор Чешко - На берегах тумана

Нурд, конечно же, слышал крики и топот пустившихся наутек лжебешеных — слышал, но все-таки боялся пошевелиться. Последний из серых вскарабкался на четвереньках по склизким от снега камням и скрылся за руинами древней стены, а Витязь все стоял, будто неживое изваяние, и только руки его уже заметно подрагивали от усталости. Лишь после негромкого Хонова окрика Нурд бессильно уронил задранную к небесам палицу, сорвал с головы шлем и, пошатываясь, двинулся обратно. Будущее наверняка сложилось бы совсем по-другому, если б кому-нибудь из послушников удалось хоть краешком глаза увидеть, как Витязь суетливо ощупывает вытянутыми руками воздух перед собой; как выскочивший навстречу Хон бережно помогает беспомощному другу отыскать вход в собственное жилище...

Мертвых послушников оттащили подальше от входа, уложили в ряд, и ряд этот оказался не короток. Пока Хон с Торком занимались убитыми, Гуфа собирала оружие. Нет, проклятые клинки старуху не интересовали (в запасах Нурда подобного добра хватало с лихвой). Но вот семь металок да еще почти пять десятков метательных копий с железными и даже голубыми остриями — такой добычей нельзя было пренебречь.

А потом, когда первые из самых неотложных дел были уже переделаны, охотник и Хон едва не рассорились с Гуфой. Старуха не хотела уходить из Гнезда Отважных. Воины доказывали, что серые непременно нагрянут опять, что будет их гораздо больше и приведет их кто-нибудь поумнее упокоенного Торком верзилы. Гуфа, нехотя роняя слова, отговаривалась, будто лезть на открытое место дотемна означает глупо подставляться серым метателям. Мужики не унимались. Тогда старуха ехидно спросила, куда именно они собираются уходить. Торк и Хон стали наперебой предлагать разные места, тут же заспорили и чуть не поругались всерьез. В конце концов они помирились на том, что надо немедля бежать в Долину и выручать женщин. («Да не может быть, чтобы там много послушников оказалось, совладаем, уж ты, старая, не сомневайся...».) Гуфа мотала головой, морщилась, словно бы у нее во рту скисло, и вдруг сказала как топором отрубила: «Будем здесь до солнечной гибели. Сами поблагодарите, когда доскрипитесь, что к чему, а сейчас отстаньте». Договорив, она демонстративно повернулась к мужикам спиной и занялась осмотром металки — вертела ее так и этак, чуть ли не обнюхивала, пыталась приладить к ней то копье, то камень... Больше она ни разу не позволила втянуть себя в спор и на вопросы не отвечала — только гаркала раздраженно, когда уж совсем досаждали ей мужики-приставалы. А Нурд вообще молчал, будто бы не зрения, а языка лишился. Он позволил ввести себя в зал, освободить от доспехов и влажным мхом обтереть с пальцев и век послушническую кровь, после чего лег под стеной и вроде заснул.

Так продолжалось до вечера. А потом, когда небо за окном воспалилось, как неухоженная старая рана, Гуфа внезапно встряхнулась и прикрикнула на остальных; «Ну, чего ж вы расселись? Вы кончайте сидеть! Кольца-то греются потихоньку — разве не чувствуете?!»

Теперь, после окрика, они и вправду почувствовали, что даренные старухой ведовские кольца зреют осторожным теплом. Значит, дремотное оцепенение, как-то незаметно овладевшее всеми, кроме неугомонной старухи, объясняется не одной только усталостью...

Нурд не пошевелился, и распоряжаться принялась Гуфа. Заставив мужиков несколько раз повторить несложное заклятие, предохраняющее от выявленной кольцами порчи, старуха велела Хону с Торком вооружиться и охранять вход, а сама подхватила с пола проклятую трубу, запалила трут от очажного пламени и, кряхтя, полезла к стремительно темнеющему оконцу. Добравшись до середины бревна, она приостановилась и окликнула воинов:

— Наберите-ка из Нурдовых запасов побольше шлемов да накидайте их в проход.

— Зачем?! — вытаращил глаза Хон.

— Эх ты, воин! Не спрашивай, делай лучше. А как сделаешь, пробегись по ним. Понял, что ли? Ежели понял, так не сопи, шевелись живей!

— Слышь, старая, может, лучше бы вместо тебя мне наверх? — решился подать голос Торк.

Старуха отмахнулась. Мужики видели, как она вскарабкалась на подоконный настил (а это далось нелегко — при старческой-то немощи да еще и с увесистым нездешним оружием под мышкой). Добралась и замерла, тяжко дыша.

Хон и Торк оказались правы: послушники вернулись, и привел их кто-то умный. Гуфа даже не сразу сообразила, что за диковины такие неуклюже, однако довольно шустро выползают из-за остатков древней ограды. А были это громоздкие, способные заслонить собою несколько человек щиты, сплетенные из толстых упругих прутьев, — защита от пращных гирек куда более надежная, чем железные латы. Возможно, старухе пришлось бы гораздо дольше гадать о смысле увиденного, но один из щитов внезапно опрокинулся — наверное, кто-то из троих прятавшихся за ним послушников споткнулся, упал и сбил с ног остальных. Глядя, как неуклюже барахтаются ряженные в проклятые панцири увальни, как они, словно нарочно, мешают друг другу встать и снова прикрыться своей плетенкой, Гуфа захохотала. Она очень постаралась, чтобы хохот получился обидным и громким, а у Хона и Торка хватило сообразительности присоединиться к ее веселости. Послушники мгновенно замерли; их щиты словно прилипли к камням. Отсмеявшись, старуха выкрикнула:

— Может, поговорим?

Несколько мгновений тишины, и вдруг ясный спокойный голос, исполненный ленивой снисходительности, внятно спросил:

— Да разве ж нам с тобой есть о чем говорить?

— А думаешь, не о чем? — Гуфа нарочито зевнула. — Вовсе у тебя голова червивая, если так думаешь. Что ж, нет так нет, гони своих братьев-послушников нам на расправу, коли тебе их не жалко.

— Мне жалко всех братьев-людей, даже тех, кто преступил обычай и утратил почтение к Бездонной Мгле.

— Про обычай молчал бы! — не удержалась Гуфа, но голос продолжал кротко и грустно:

— Мне жаль всех. А потому я не стану гнать на убой своих младших братьев, и вас не стану губить ни железом, ни камнем, ни жгучим огнем. Я вас тихо изведу, споро и не жестоко. Прямо теперь.

— Это ведовством, что ли? Ты мне — мне! — ведовством грозишь?! — Гуфа снова захохотала. Даже у Хона и Торка от этого смеха взмокли спины и лбы, а ведь Хон и Торк от самой старухи знали о постигшем ее бессилии.

В голосе Гуфиного собеседника что-то еле заметно переменилось, но спокойную жалость свою он сохранил.

— Я не грожу, неразумная. Я объясняю тебе скорую вашу судьбу. Неужели ты мнишь себя могущественнее Бездонной Мглы? Неужели события нынешнего дня не пошатнули твою уверенность?

— А что такое случилось нынешним днем? — ехидно спросила Гуфа. — Что вышло из того, что вы затевали? Да ничего! Меня вы не погубили, Торка с Хоном не погубили. А Нурда... Вон у тех, дохлых, можешь справиться о его здравии.