Владимир Немцов - Избранные сочинения в 2 томах. Том 2

— Что-нибудь неприятное? — будто издалека услышал он голос Васильева.

Умел владеть собой Литовцев. Вопрос Васильева не застал его врасплох. С кривенькой усмешкой протянул ему протокол:

— Действительно неприятность. Оставил за себя Григория Семеновича Даркова, а он вместо плановых заданий черт те чем занимается. Вот полюбуйтесь, «перпетуум-мобиле». Человек он грамотный, а пишет ерунду.

Васильев прочитал письмо, потом выводы на последней странице.

— А здорово! Ведь это почти бетон, и к тому же дешевый в новой технологии. Хотелось бы верить, что Дарков на правильном пути.

— Еще бы! Мне не меньше вашего этого хочется. Но… — Литовцев склонил голову и развел руками.

— Валентин Игнатьевич! Расскажите простыми словами, в чем тут дело? В чем коренная ошибка Даркова?

Литовцев подвинул стул и сел рядом с Васильевым.

— Извольте.

Васильев слушал его скупые, заранее обдуманные фразы и с грустью размышлял о том, что так же он может выступить и на ученом совете, на любом заседании, где бы ни рассматривалась работа Даркова. В доказательствах Литовцева он чувствовал фальшь, она вылезала на поверхность, чуть прикрытая научной объективностью, тоже нарочитой, как и все его поведение.

— Спасибо, Валентин Игнатьевич. Думается мне, что ваши доводы убедительны, — дипломатично заметил Васильев. — Стенки обязательно станут деформироваться, расслаиваться. Но мы будем сушить их высокой частотой. Попробуем? А?

— Пустая затея.

— Кто знает? Время у нас есть. Вы категорически возражаете против подогрева лидарита, опасаясь нарушения температурного режима. Пусть так. А предложение Даркова нам ничем не грозит. Оно сверхплановое. Выйдет?

Хорошо. Не выйдет? Возвратимся к старому методу. — Видя замешательство Литовцева, Васильев решил быть настойчивее. — Очень прошу вас, Валентин Игнатьевич, лично проследить за подготовкой раствора по новой рецептуре, чтоб не перепутали чего-нибудь.

Литовцев двумя пальцами, точно боясь испачкаться, взял протокол.

— Неуемный вы человек, Александр Петрович. Не жалеете себя. Берете лишнюю обузу. Придется отчитываться за повышенный расход материалов, рабочей силы. Кстати, — он подчеркнул строку в протоколе. — Тут есть разные добавки. Например, неизвестно, зачем Даркову потребовался алюминат бария, который в данном случае абсолютно не подходит… Нет, на вашем месте я решил бы иначе. Лучше попробовать спасти лидарит, чем заниматься голым эмпиризмом. Вы ставите меня в страшно неловкое положение. Я обязан поддерживать ваши заблуждения, испытывать эту чепуху, — он с усмешкой ткнул пальцем в протокол.

Задав несколько деловых вопросов, он направился к двери, но задержался. Вошел Багрецов и, неумело пряча волнение, спросил Васильева, нельзя ли вместо шести генераторов обойтись пятью.

— Я еще не все проверил, но, думаю, остальные в порядке, — сказал он, вытаскивая из кармана сломанную ось и протягивая ее Васильеву на ладони. — От переключателя. Разрешите попросить в мастерской совхоза выточить новую. Но все концы придется отпаивать в переключателе, снимать верхнюю панель…

Васильев взял обломки оси, невольно соединил их вместе и аккуратно положил на стол.

— Новое дело. Как же это получилось?

— Наверное, уронили.

— Во время перевозки?

— Не думаю. Генератор был в двойной упаковке.

— Значит, здесь. Когда вынимали из ящика. Кто это делал?

Багрецов не ожидал, что Васильев будет так подробно расспрашивать о пустяковом случае. Ну сломалась и сломалась. Копеечное дело. Пришел узнать о пяти генераторах и спросить разрешения заказать ось, а выходит, что наябедничал. И, главное, на кого? На человека, которого можно заподозрить в других, куда более страшных делах. Ужасно неприятно — фактов никаких, а сердце болит. Скажи сейчас, что генератор вынимал из ящика помощник монтера, и выйдет очень некрасиво. Совестно перед собой и перед Надей. Если узнает, — а узнает она обязательно, — скажет, что столь мелкой мести не ожидала от друга. Вот противная история! Но и «Алеша» был противен Багрецову. Он суетился, совался не в свои дела, все хотел сделать сам — ящики дотащить, и вскрыть их, и гвозди повыдергать. Согнувшись, хрипел под тяжестью ящика, а двое подсобных рабочих такой же ящик спокойно несли, взявшись за края, не понимая, чего это парень так надсаживается. Больше всех ему нужно, что ли? Силенки в нем кот наплакал, а туда же, в грузчики лезет. Занимался бы своими проводами.

Но и здесь ему не терпелось. Землекопы рыли канаву для кабеля, и тут же помощник монтера работал в несуществующей должности «помощника землекопа», орудовал ломом и лопатой. Бухту тяжелого кабеля поднять не мог, катил через весь двор, задыхаясь и кашляя. Когда не было своего дела, этого помощника видели у бетономешалки, у склада, где он разгружал машину с бутылями кислот и других реактивов. Какие грехи замаливал странный подвижник столь непосильным ему трудом?

— Кого вам дали в помощники? — спросил Васильев, чувствуя замешательство инженера.

Если б это знал Багрецов! Да и не только он, — вероятно, никто не догадывается об истинном лице этого помощника. Пока пришлось ответить, что зовут его Алеша.

— Да, это, конечно, не та кандидатура, — заметил Васильев, нахмурившись. — Никакого у парня опыта. Неизвестно, что с ним делать.

— А вы его знаете?

Васильев скупо улыбнулся:

— Хотелось бы. Это мой сын.

Надя всегда обходила стороной «мертвый сад», боялась его и уж конечно ни за какие блага в мире не пошла бы туда поздним вечером, пусть даже не одна, а с Димкой, верным рыцарем и нежным другом. Но сегодня она и не заметила, как очутилась на скамейке «мертвого сада». Рядом сидел не Димка, а чужой человек, но такой, что, если бы он протянул ей руку, пошла бы за ним хоть в тайгу, куда угодно, пешком на своих высоких каблуках.

Скамейка блестела под луной, покрытая будто стеклянной коркой. На дорожке — нерасплескивающиеся лужицы, осенний ветер проносится над ними, даже не тронув рябью.

Наде холодно, она прячет ладони глубоко — до самых локтей — в рукава, вздрагивает и еще ближе придвигается к Алексею. Нехорошо, конечно, стыдно, но что поделаешь, если он не понимает, что надо взять ее замерзшие ладошки и отогреть своим дыханием.

Сегодня она услышала грустную Алешкину повесть, и стал он от этого еще ближе, роднее. Сколько перенес, сколько вытерпел! Какими смешными кажутся теперь ее мелкие горести, обиды, неудачи. Даже совестно за них. Она бы не выдержала, умерла, если пришлось бы испытать хоть десятую часть Алешкиных невзгод. А он все вытерпел.