Пол Андерсон - ФАТА-МОРГАНА 9 (Фантастические рассказы и повести)

Джейн молчала. Потом задала вопрос, постоянно вертевшийся у нее на языке в течение последних минут:

— Она умерла?

Бобби не понял. Слово «смерть» еще не воспринималось им в своем подлинном значении. Оно было просто одним элементом в его детских играх. И потом, в книжках, которые он читал, тигр никогда не успевал добраться до детеныша.

Папа вернулся к такси. Походка у него была какая-то скованная, неживая. Джейн так и не смогла увидеть выражение его лица. На улице уже наступила ночь.

Разумеется, дело замяли. Детей, знавших о подробностях драмы гораздо больше, чем взрослые, старались всячески уберечь. И попытки взрослых оградить детей от деталей случившегося очень сильно походили на попытки детей спасти взрослых. Впрочем, драма заботила только старших девочек, остальные восприняли ее, как один из элементов игры. В игру сыграли, и она закончилась. Бабушка уехала в долгое путешествие, из которого ей не суждено вернуться.

Они прекрасно понимали, что ЭТО означает.

Но с другой стороны, и поддельному дяде пришлось переехать в большую больницу, где о нем заботятся и будут заботиться впредь…

Их и это не слишком озадачило, так как они мало что знали о больницах… Смерть они воспринимали только наполовину, все же остальное ими еще просто не воспринималось, находясь за границами их жизненного опыта.

Спустя неделю они вообще мало вспоминали о пережитом. Лишь Бобби иногда с необычайным вниманием слушал «Книгу Джунглей» и каждый раз ожидал, не уведут ли куда-нибудь тигра вместо того, чтобы убить на месте. Но, разумеется, этого никогда не случалось. Видимо, в реальной жизни тигры были совсем другими…

Но долго в ночных кошмарах воображение Джейн устремлялось к тем вещам, которые она запретила себе вспоминать наяву. Ей виделась бабушкина спальня, такая, какой она ее видела в последний раз: с белыми занавесками, солнечными зайчиками на стенах, красными китайскими башмачками и куклами-игольницами. Бабушка аккуратно втирала крем в потрескавшиеся морщинистые руки и все больше нервничала по мере того, как волны голода наполняли дом, они исходили из кокона, спрятавшегося глубоко под землей.

Наверное, чудовище очень проголодалось, и поддельный дядя ворочался в кресле на веранде и не мог найти себе места. Этот придаток не знал, что делать, когда его мозг, спрятавшийся в своем гнезде, выл от голода, требуя пищи.

Бобби поступил очень мудро, заговорив через окно…

А запертая, как приманка в ловушке, бабушка, наверное, уже выяснила, что не может открыть дверь. Ее толстые, морщинистые пальцы, скользкие от крема, должно быть, тщетно вращали ручку…

Во сне Джейн часто слышала, звуки шагов подымавшегося поддельного дяди. Эти шаги, звук которых она никогда не слышала наяву. Для нее они были громче и реальнее, чем все остальные шаги в мире. Она знала в точности, какими они должны были быть: ТОП-ТОП, ТОП-ТОП, — две ступеньки за шаг, и бабушка с тревогой прислушивается, зная, что у дяди болит нога и он хромает. Тогда она думает, что это вор и вскакивает со стула.

Все произошло очень быстро. Одного биения сердца было достаточно, чтобы шаги пересекли коридор от лестницы до двери. В это время, наверное, весь дом пульсировал от трубного, голодного рева. И шаги поддельного дяди совпадали с ритмом этого жуткого вопля чудовища. Они звучали в коридоре все ближе… ближе… Затем в замке повернулся ключ. А потом…

Потом Джейн просыпалась в холодном поту…

Маленькие дети не несут и не могут нести ответственности, часто повторяла Джейн сама себе и тогда, и много позже. Бобби после того происшествия она долго не видела, а увидев, поняла, что он успел обо всем забыть — слишком много впечатлений обрушивается на маленький мозг ребенка. На Рождество ему подарили игрушки, а осенью он пошел в школу. Когда он узнал о том, что поддельный дядя умер в больнице, то с трудом понял, о ком идет речь. Ведь поддельный дядя никогда не был членом их многочисленной семьи, он был просто одной из игр, в которую они играли и выиграли.

Мало-помалу депрессия, угнетавшая домочадцев, исчезла. После смерти бабушки она ненадолго усилилась, но все решили, что это просто шок от пережитого, И когда она исчезла, то все решили, что это лучшее подтверждение тому.

Как ни удивительно, но детская логика Бобби была верна. Руггедо нарушил бы правила, если бы надумал создать нового поддельного дядю, а Бобби верил, что он будет соблюдать правила игры. И Руггедо их соблюдал, ибо правилами были сами законы природы, обойти которые он не мог при всем желании. Ведь Руггедо был одним целым с поддельным дядей, и связь между этими частями не могла оборваться до того, как закончится очередной цикл.

В психиатрической больнице поддельный дядя начал голодать. Он не ел ничего из того, что ему предлагали. В результате голова и тело умерли одновременно.

Вспоминал ли Бобби о содеянном — никто об этом так и не узнал. Он действовал согласно своему небогатому опыту: если ты сделаешь что-нибудь дурное, то придет полисмен и арестует тебя… Игра ему надоела, а чувствительный детский инстинкт подсказал, что эту игру просто так бросить нельзя.

Он захотел выиграть и победил.

Ни одному взрослому не удалось бы сделать то, что получилось у него. Но ребенок — существо особенное. Если исходить из взрослых понятий, то ребенка никак нельзя посчитать здравомыслящим. Пути его мыслей неисповедимы… А все оттого, что он делает только то, что хочет.

И поэтому назовем его ДЕМОНОМ.

Перевод с англ. К. Маркеева

ОДИН ИЗ НЕСУЩИХ РАСХОДЫ

Волосатые мордочки гномов высовывались из заросших травой щелей в камнях и внимательно следили за взбиравшимся на гору Зеленым Человеком.

Зеленый Человек по их понятиям выглядел омерзительно: мускулистое, отлично сложенное тело, высокий рост и, в придачу, полное отсутствие волос на теле. Никто и нигде не мог остановить его. Ни жители Обезьяньего городка из Огненной страны в краю Изменяющихся Пространств, ни тролли, владевшие тайнами колдовства.

Бесконечная одиссея Зеленого Человека продолжалась. Он взбирался на гладкую гору… а волосатые гномы следили за ним из заросших травой щелей в камнях злыми, полными зависти глазками.

Со времени взрыва последней бомбы минуло два поколения, и Эл Букхалтер очень радовался, что его сын относится ко второму. Сам он родился лет через десять после войны. Но и рассказы, услышанные из вторых рук, в полной мере передавали все ужасы происшедшего.

Эл Букхалтер, в свою очередь, тоже достиг солидного возраста — восьми лет, и, сосредоточенно пережевывая травинку, предавался мечтам, развалившись под деревом. Он был столь увлечен этим полезным занятием, да и день как нельзя более подходил: жаркое солнце, слабый восточный ветерок, несший со снежных вершин Сьерры запах спелой травы, так что отцу пришлось легонько толкнуть его в бок, тем самым привлекая к себе внимание сына.