Александр Абрамов - Серебряный вариант (Романы, повесть)

«Почему мысленно? Мы передвигаем их с помощью гравитационного поля. И не только передвигаем, но и трансформируем».

— Смотрите! — закричал я.

Мраморный бюст Шекспира на столе неожиданно высветлился, блеснув неяркой желтизной позолоты.

— Золото! — восхищенно прошептала Сузи, осторожно тронув шекспировский нос. — Беспримесное чистое золото.

— Насчет беспримесности надо спросить у химиков, но, кажется, ты заработал на этом контакте, Клайд, — насмешливо заметил Вэл.

Я молча тупо разглядывал золотую шевелюру, золотую бородку и скошенный по бокам золотой камзол бюста.

«Что значит «заработал»?» — снова спросил экран.

— Вы превратили мрамор в золото, — сказал Вэл, — а золото — самый дорогой металл на Земле. За эту фигурку Монти получит несколько тысяч фунтов.

Я тут же подметил, что Вэл в своей, казалось бы, невинной реплике сосредоточил несколько труднейших для невидимок понятий. Объяснение должно было смутить их.

Так и случилось.

«Фунт — это мера веса металлической массы?» — спросил экран.

— Не только, — с готовностью ответил Вэл, продолжая свою тактику. — Это и денежная единица. Листок плотной бумаги с водяными знаками и надписью, определяющей его платежную силу. — Вэл вынул из бумажника фунтовую ассигнацию. — Вот такой.

«Мы догадываемся о назначении многих окружающих вас вещей, но ваша система обменивать их на бумагу необъяснима».

Надпись исчезла, и несколько секунд экран безмолвствовал, не теряя, однако, своей освещенности.

— Совещаются, — сказал Вэл, — определяют смысл формулы: товар — деньги — товар. К сожалению для них, Британская энциклопедия не дает ей должного объяснения.

«Напряжение падает, связь прекращаем», — резюмировал экран и погас.

Золотой бюст Шекспира вспорхнул на полку и снова стал мраморным.

— Они, кажется, раздумали платить за контакт, Монти, — засмеялся Вэл.

Всем стало весело.

— Не было «соответствующего импульса»: Монти не пожелал оставить Шекспира в золоте.

— Не упускай богатства, Монти.

Я попробовал представить себя в роли Мидаса. Вот я с золотым Шекспиром у ювелиров на Стрэнде. Вынимаю бюст из баула и робко предлагаю купить. Ювелиры с лупами и кислотами придирчиво осматривают Шекспира, потом задают подозрительные вопросы. В худшем случае я в дальнейшем даю объяснения в полиции, в лучшем — попадаю на страницы «Дейли миррор»: «Причуды холостяка. Влюбленный в Шекспира штатный преподаватель университета Монтегю Клайд отливает из нескольких фунтов золота бюст любимого автора». А потом ледяной разговор в ректорате: «Откуда вы взяли столько золота, мистер Клайд?» — «Нашел сундук с испанскими дублонами, сэр». Или: «Купил несколько брусков золота на черном рынке в Бомбее, сэр». — «Я очень сожалею, мистер Клайд, но боюсь, что ваше дальнейшее пребывание на кафедре неуместно». Бррр…

Проспорили до первых предрассветных бликов за окнами.

— Почему ты упорно подбирал сложные для их понимания детали? — атаковал я Вэла.

— Хотел выяснить для себя, смогут ли они понять процессы, происходящие в нашей жизни, не биологическую структуру, а социальный смысл.

— И выяснил?

— Выяснил. Не смогут и не поймут.

— Может быть, мы делаем что-то не так? — усомнилась Сузи. — Может, пригласить все-таки авторитетных ученых?

— Кого? Где ты их возьмешь к завтрашнему вечеру?

— Уговорю Джима Андерсона.

— Кто этот Джим Андерсон?

— Мой куратор с кафедры. Может быть, удастся заинтересовать и профессора Гленна.

— У Монти уже есть пример — Доуни.

— Здесь им покажут реальный опыт.

— В который они не поверят. Будут ползать по полу в поисках проводки, подозревать жульничество, предполагать мистификацию с помощью какого-нибудь усовершенствованного «волшебного фонаря».

— А что, если обратиться непосредственно к руководству университета? — предложил я.

— Кто обратится? Ты не рискнешь штатной должностью, Сузи вообще не доберется до ректората. Оба вы отлично знаете, что нет более бюрократических и консервативных организаций, чем британские «храмы науки». Если бы все это происходило в Москве, а не в Лондоне, я, вероятно, сразу бы нашел непредубежденных ученых. Ведь университет в Москве, Монти, совсем не то, что здесь. У нас, кроме учебной, есть и партийная, и комсомольская организации, и даже своя многотиражная студенческая газета. Замолчать или осмеять без серьезной проверки что-либо подобное «эффекту Клайда» не сумели бы даже и архискептики.

— В конце концов, и мы можем заинтересовать газетчиков.

— Можем. Воображаю заголовки: «Империя «невидимок», или «Псевдонаучный фокус?», «Эмиссар из Москвы мистифицирует английских ученых». Нет уж, увольте., Меня по крайней мере. Перспектива оказаться «нежелательным иностранцем», мистификатором и шарлатаном меня отнюдь не устраивает.

— Почему обязательно предполагать недоверие? Можно и у нас добиться создания авторитетной и непредубежденной научной комиссии.

— Если бы твои невидимки оставались здесь навсегда или надолго — да! Можно добиться и комиссии, и признания, и действительно грандиозной научной сенсации. Может быть, даже и контакт с «невидимками» оказался бы перспективным, хотя я лично в этом совсем не уверен. Но для такой сенсации нужно время. Не часы или дни, а недели и месяцы. Только длительность и стабильность опыта обеспечат его признание. А ты уверен, что уже завтра или послезавтра гости не отбудут в космическое пространство?

— А вдруг не отбудут?

— Гарантируешь?

— Нет, конечно. Но можно же в конце концов добиться от них более определенного ответа.

На этом и порешили.

Глава 7

НЕЛЕГКО БЫТЬ ВОЛШЕБНИКОМ

Вэл пошел проводить Сузи — она жила с родителями — и вернулся ко мне. Домой не мог: хозяйка студенческих меблированных комнат не разрешала ночных возвращений.

— Половина четвертого. Лондон спит. И нам три-четыре часика соснуть можно, — сказал он, укладываясь у меня на диване, и заснул с детской неприхотливостью.

А я не спал. Голова кружилась от грандиозности открытия, пожалуй самого удивительного со времен Коперника. Сколько гипотез было высказано о связи с внеземными цивилизациями, сколько симпозиумов состоялось, сколько статей написано! И вот такая цивилизация рядом с нами, невидимая, неощутимая, в чем-то превосходящая нас, в чем-то нам уступающая, бесконечно чужая и чуждая нам форма разумной, разумной, разумной жизни. Пусть контакт и неповторим, если она уйдет — а уйдет она непременно, — но уже одно соприкосновение с ней открыло нам еще одну тайну Вселенной. Конечно, Ньютон, скажем прямо, был счастливее нас: он мог доказать свое открытие. А сможем ли мы?