Юлий Буркин - Цветы на нашем пепле. Звездный табор, серебряный клинок
Ей уже стало тяжело наклоняться, но, если ей надо было, к примеру, что-нибудь поднять с пола, рядом, тут как тут, оказывался ее новоявленный паж Брайни и помогал ей.
В торговые дела джуза я не лез, и правление мое было скорее номинальным, нежели реальным. Такой расклад вполне устраивал и меня, и моих людей.
Если кто-нибудь сказал бы мне раньше, что космический перелет не более чем унылая рутина, я бы, пожалуй, не поверил. Но если вдуматься, ничего в этом удивительного нет. Вид звездного неба на экране штурманской рубки мало чем отличается от зрелища в планетарии или кинотеатре на сеансе фантастического фильма, разве что несколько менее красочен. Сознание того, что наблюдаемые тобой звезды настоящие, могло бы, конечно, будоражить воображение, но длится это недолго: привычка возникает быстро и навсегда.
Что же касается миров, где мы останавливались, то ничего особенного увидеть не довелось и там. Ведь, обживая планеты, люди «очеловечивают» их, подгоняют под себя. Если же планета очеловечиванию не поддается, то люди на ней не задерживаются. Кроме того, чтобы не иметь неприятностей, мы не выходили далеко за пределы территории, предоставляемой нам местными администрациями под табор, а я и вовсе старался пореже показываться на глаза чужакам.
Возможно, крупные центры и могли бы чем-то поразить мое воображение, но как раз их мы избегали. Да, конечно же, какие-то отличия наблюдались везде — в одежде, в транспортных средствах, в чертах лиц, в говоре, в пище, в обычаях… Но я-то не антрополог и вскоре перестал обращать внимание на подобные мелочи. Людей синих или бирюзовых, людей на трех ногах или людей с хоботами не было нигде. Чему же тогда удивляться?
Хотя нет, вру. Некая штуковина на одной из планет все-таки потрясла меня. Скорее всего, используется она повсеместно, но я столкнулся с ней лишь один раз — на планетке Финиш. Как всегда, джипси устроили там ярмарку, и вот однажды, когда я помогал моим соплеменникам устанавливать ширму кукольного театра, к нам подошла темноволосая девочка лет тринадцати со здоровенной собакой, похожей на сенбернара. Я бы и не обратил на них внимания, если бы собака, глянув на меня, не обернулась к хозяйке, и я услышал грубый хрипловатый голос:
— Грета. Плохой. Укусить?..
— Нет, Бобби, — отозвалась девочка. — Может быть, хороший.
Я обомлел.
— Она говорит? — спросил я.
— А что тут особенного? — удивилась девочка. — Вы что, никогда не видали мнемофон?
— Нет, — признался я.
— Глупый, — резюмировала собака, не открывая. рта. — Укусить?
Только тут я заметил, что ее ошейник снабжен металлической сеточкой, напоминающий стоячий воротник, на сантиметр нависающий над затылком. Значит, это и есть мнемофон. Но меня заинтересовало и другое.
— А мне говорили, что собаки миролюбивы и никогда не нападают первыми.
— Он бы и не напал, — согласилась девочка, — это Бобби выслуживается передо мной. Корчит из себя великого защитника.
— Я — защитник, — подтвердил Бобби и строго посмотрел на меня.
— И что, любой зверь может разговаривать? — продолжал я расспросы, думая о том, что хорошо было бы порасспросить мою подружку Сволочь о дядюшке Сэме.
— Нет, — покачала головой Грета. — Только некоторые. Если мнемофон нацепить какой-нибудь корове или овце, он будет только бессмысленно бормотать. А вот слоны, обезьяны, собаки, если они долго живут с человеком, вполне могут общаться.
— А кошки? — полюбопытствовал я.
— Ой, вы же не слышали! — всплеснула руками Грета. — А у меня кошки как раз… — Она оборвала фразу. — Вы никуда не уйдете? Я сейчас принесу.
— Я дождусь, — пообещал я, заинтригованный.
Девочка со всех ног бросилась по тропинке, а вскоре явилась вновь, уже без собаки, но зато с корзинкой, из которой и достала двух кошек. Точнее — серую полосатую короткошерстую кошечку и здоровенного рыжего кота, наделенных все теми же ошейниками-сеточками, только меньшего размера, предназначенными, очевидно, специально для кошек.
Девочка посадила их на траву возле меня. Животные принялись опасливо принюхиваться. Но уже через две-три минуты осмелели, и тут стало ясно, что кошка крайне озабочена потребностью продолжить потомство. Отклячив задницу и приподняв хвост, она принялась ползать возле кота или, упав на траву, извиваться и переворачиваться с боку на бок. И вот при этом-то они… Нет, не говорили. Они пели.
Это была чудная, но завораживающая песня. Ни рифмы в словах, ни четкого ритма в музыке. Но мелодия, неуловимая, постоянно меняющаяся, была невероятно красива. Время от времени они голосили вместе, беря великолепные консонантные интервалы, иногда выводили полифонический рисунок, а иногда вели диалог. Текст же наполовину состоял из прилагательных превосходной степени:
— Пуши-и-и-стейшая, нежне-е-ейшая…
— Ах, сильный мой, сильный, возьми меня, сильный…
— Мягча-айшие лапки…
— Шерша-аве-ейший язык…
— И не только, и не то-о-олько!..
— Твой запах меня будора-а-а-жит…
И прочее, и прочее. Девочка Грета поглядывала на меня — то с гордым видом первооткрывателя, то смущенно. Если не вслушиваться в текст, это было действительно красиво, очарование добавляли и примешивающиеся к пению природное мяуканье и сладострастное урчание. Но когда минут через двадцать у них дошло до дела и кот ухватил зубами кошку за шкирку, из мнемофонов стали раздаваться сплошные непристойности, а мелодия стала похожа на попурри из армейских маршей.
— Все! Хватит! — заявила Грета и, нарушив процесс, сунула своих питомцев обратно в корзину и плотно прикрыла крышкой. Ох, а какой же отборной бранью они поливали ее при этом… Но она делала вид, что ничего не слышит… Хорошая, скромная девочка.
— А собаки поют на луны и звезды, — сообщила она прощаясь. — Только довольно противно. Не очень-то мелодично.
Да. Звезды… Вернемся к звездам.
Собственно, о том, что звезды не принесут нам никаких глобальных сюрпризов, человечество догадывалось еще в мое время. Помню, например, такой анекдот. Приземлилась на площади некоего города летающая тарелка. Набежали туда журналисты и ученые, уфологи и специалисты по контактам, видят, выходят из тарелки маленькие зелененькие человечки с красными волосами и железными зубами. «Откуда вы к нам прибыли?» — спрашивают журналисты и ученые. «С Альфы Центавра», — отвечают человечки. «А там все такие маленькие?» — «Все». — «И все такие зелененькие?» — «Да, все». — «И у всех волосы такие красные?» — «Да-да, у всех». «И у всех зубы железные?» — спрашивают журналисты и ученые. «Нет, отвечают человечки, — у евреев — золотые…»
Уже в двадцатом веке стало ясно, что космонавт не такая уж романтическая профессия. Это неправда, что все дети мечтают стать космонавтами. Лично я никогда об этом не мечтал. Частенько транслируемые телевидением репортажи с пилотируемых ракет и орбитальной станции «Мир» убедили меня в том, что романтики в этом деле не больше, чем в отбывании заключенными срока в камере строгого режима. Отличие только в невесомости, но в двадцать пятом веке искусственной гравитацией устранена и она.
… Обычно женщины-джипси разрешаются от бремени прямо в космическом корабле. Есть в таборе на этот случай и опытные повитухи. Но мне все-таки хотелось, чтобы Ляля рожала в более комфортабельных условиях, тем более учитывая, сколько тягот досталось ей за время беременности. Ожидая протеста, я заявил об этом Зельвинде, но тот только пожал плечами:
— Мне-то что? Если тебе деньги девать некуда, это твоя проблема. Смотри только, чтобы люди твоего джуза не роптали.
«Да пусть хоть обропщутся», — решил я, и, когда до предполагаемого срока осталось менее недели, мы остановились на ближайшей к нам планете под ироничным названием Пуп Вселенной.
Тут мне совершенно не хотелось каких-либо неожиданностей, и на лапу чиновникам космопорта я дал раза в полтора больше обычного. И к нам не приставали ни с какими лишними формальностями.
Погода в той части планеты, на которой мы приземлились, была довольно пасмурной. Небо было затянуто тяжелой, свинцовой пеленой, моросил промозглый дождик, а по золотистому, словно бы бронзовому, покрытию космодрома текли бесконечные ручьи. Но после недельного сидения в корабельной скорлупе любое природное явление кажется благом, потому табор не стал дожидаться, пока распогодится, а принялся немедленно расставлять свои разноцветные шатры на пустыре за космопортом — там, куда определили нас власти.
Мы успели как раз вовремя. Не прошло и трех суток нашего пребывания тут, как однажды среди ночи Ляля разбудила меня:
— Роман Михайлович, кажется, началось.
… Не знаю, стоит ли мне описывать чувства, которые я испытал, когда Ляля передала мне в руки сверток с сыном. (С сыном! Аджуяр не обманула!) Наверное, не стоит, потому что никаких особых чувств, кроме беспокойства за здоровье жены, я не испытывал. И не я первый. Еще дома (так про себя я называю двадцатый век) я не раз выпивал с приятелями по случаю рождения у кого-либо из них ребенка, и почти всегда, захмелев, новоиспеченный папаша признавался, что все его восторги и умиления были лишь данью традиции и желанию не обидеть жену и родственников. Отцовство нужно еще осознать. Нет, возможно, и есть мужчины, способные на это сразу, но я к этой породе явно не отношусь.
