Владимир Михайлов - Кольцо Уракары

— Что же они ухитрились там прочитать, если никакого осмысленного текста там не содержалось?

— Ну, вы просто недооцениваете современную криптотехнику, — возразил я. — Если есть уверенность, что перед вами зашифрованный текст, то ваши машины раньше или позже, но докопаются до него, а проще говоря — сочинят. Это старое искусство, уже сотни лет тому назад литературоведы и критики, например, ухитрялись выискивать в произведениях очень многое, что авторам и не снилось даже в самых крутых кошмарах. Чем же нынешние компьютеры хуже, если с ними работают люди, ничем не отличающиеся от критиков? Вот они и прочли — и в каждом случае содержание оказалось другим; но они, как вы понимаете, не сравнивали результатов: каждый был уверен, что именно он обладает абсолютной истиной.

— Это к вечному вопросу: что же такое — истина, — глубокомысленно молвил старший федерал.

— Давным-давно один мудрец сказал: истина — это то, что работает, — ответил я. — И потому сейчас для меня — да и для вас тоже — истина заключается в том, что я оставлю вас здесь погруженными в размышления и поеду наконец домой, потому что и так уже я по вашей милости задержался чуть ли не на день и рискую встретить не самый ласковый прием.

— Я скажу, чтобы тебя отвезли, — сказал Иванос.

— Сэкономлю деньги, — согласился я. — Жена будет довольна.

Лючана, кажется, и не заметила, что я опоздал: она, одетая в самое ничего, пыталась навести в нашем жилище порядок, но без видимого успеха. Там работы было, я полагаю, не меньше чем на неделю. Зато Вратарь приветствовал меня, как мне показалось, с оттенком радости в голосе хотя это была, разумеется, чистой воды иллюзия. Только услышав его голос, жена выглянула в предбанник. В руке она держала мокрую тряпку, так что сердце у меня екнуло, но оказалось, что тряпка не была орудием наказания: она тут же полетела в угол.

— Не приближайся! — заявила женщина строго: — Я вся в грязи и пыли. Чем это они тебя травили?

Я даже обиделся.

— Это был прекрасный арманьяк, подлинный…

— А, так ты еще и выпил? Я тут разрываюсь на части…

— Послушай, Мартина! — сказал я урезонивающе. — То есть я хотел сказать — Ариана. Клара? Да нет, Сабина! Я думал, ты обрадуешься — услышав, что мне в конце концов заплатили за работу и я смогу отдать тебе должок: те сто штук, что ты ссудила мне на базаре…

— Сто? — возмутилась она. — А проценты? И кроме того — как насчет особой платы за то, что я тащила твою сумку с самой Топси?

— Проценты получишь натурой. Она оглядела меня с ног до головы, как будто видела впервые в жизни.

— Ты полагаешь, что еще способен на это?

— Испытай.

— Непременно. Давай в ванну — быстро!

— Ненавижу одиночество. В той лодке мы были вдвоем…

— Ну и память у тебя! — сказала она. — Ладно уж. Надо ведь как-то отметить твое появление — живым и здоровым…

Мы отмечали нашу встречу достаточно долго. Все-таки дома — это вовсе не то, что в ресторанном погребе, рыбацкой каморке и даже на постели в поселке, официально вовсе не существующем. И только потом начали разговаривать. Хотя это и разговором назвать было нельзя.

— Трудно было мотаться за мной по Галактике? И как же ты ухитрялась поспевать вовремя?

— Я как раз успела закончить работу, когда ты мне сказал, во что ввязался. Ну, когда в последний раз вышел на связь отсюда.

— Да помню я. И что же?

— Я скостила им половину договорной платы и вместо нее потребовала экстра-карту на ВВ. То есть транспорт и связь по любому каналу. Иначе мне и впрямь было бы не поспеть за тобой. Жалко было денег, конечно. Но…

— Не грусти. Мне в конце концов заплатили. И неплохо.

— Это хорошо… — сказала она уже совсем сонно. — И почему это денег всегда не хватает? Куда они деваются?

— Я попытаюсь увидеть ответ во сне, — сказал я и стал подниматься с поля битвы.

— Ты куда?

— Спи. А мне сейчас не помешает хорошая медитация. Думаю, я снова имею право говорить — с теми, кто откликается.

— Ага, — согласилась она уже сквозь сон. — Имеешь, наверное.

И вот я снова…

Поднимаюсь по крутому склону, не щадя локтей и коленок. Во плоти никогда бы не отважился на такое. Первый слой облаков остался далеко внизу, сейчас предстоит пробиться через второй сквозь густой туман, в котором не различаешь даже собственных пальцев, судорожно вцепляющихся в малейшие неровности стены, теперь уже почти вертикальной. Но миную второй слой неожиданно быстро. Вот и вершина. Пятачок, на котором устоять можно, но растянуться, чтобы отдохнуть, никак не удастся, но сюда поднимаются не для отдыха. Над головой — густая, темная синева и пристальные, немерцающие звезды. Как и тогда — нет ветра, штилевой воздух кажется непроницаемым, как сама скала. Но это меня радует: благоприятный признак. Намек на то, что я, возможно, добирался сюда и не зря. Потому что перед тем, как начать этот подъем, я ведь постарался вернуться к себе — тому, каким был перед началом путешествия по кольцу уракары, к себе — не убегающему, не убивающему, не обманывающему, не стремящемуся побольше заработать…

Теперь — последний этап: полет.

Облака, пик, сама планета — все остается далеко. Уношусь ввысь. Хотя теперь это уже не высь, неопределенное направление.

— А, ты вернулся наконец?

— Прости, — смиренно отвечаю я. — Мне снова стало необходимо если не увидеть тебя, то хотя бы услышать. И сказать: я выполнил то, что ты поручал мне.

— Это ты прости меня. Потому что этим я нанес тебе немалый урон. За это время ты не продвинулся ни на шаг. Но, поверь, просто не было другого выхода. Иначе откатился бы назад и весь твой мир.

— Я понимаю. И я не в…

Но он, как это иногда с ним бывает, меня не слушал:

— Что ждало бы вас? Снова, как это уже бывало, — потеря ценностей истинных и погоня за мишурой. Забвение духа. Внешний лоск — и внутренняя дикость. Бегом за Армагом. Но их уже ни один, даже самый продвинутый, спасти не возьмется, Теллус же уже встал, казалось, на верный путь — и снова такая угроза… Я виноват перед тобой, но перед миром — прав. И ты тоже прав. Чего ты хочешь просить у меня?

— Ничего. Просто — услышать… то, что ты сказал.

— Тогда помолчи.

А я и сам не решился бы сказать еще что-нибудь.

— Говорят о вечности, — слышу через какое-то время (тут его течение не ощущается). — И о конце света. Он будет, будет. Очередной. Но и после него возникнет цивилизация; и сейчас, может быть, решается — кто положит ей начало. Однако до этого, может быть, еще очень долго. По счету жизни.

Я не решаюсь спросить. Но после паузы он говорит и сам:

— Это не первое творение. Но еще неясно — будет ли последнее. Возможности множатся, я вижу все больше… Снова пауза. И наконец: