Дмитрий Раскин - Судьба и другие аттракционы (сборник)

— А профессор Снайпс останется, — вдруг понял Глеб.

— Так будет лучше для всех, не правда ли? И для профессора, и для Земли.

— Во всяком случае, для НАСА. Не надо ломать голову, что с ним делать.

— Он даже не будет нуждаться в транспортах с Земли. — Ульрика кивала каким-то своим мыслям. — На двадцать лет жизни, что примерно ему осталось, здесь хватит всего.

— Почему же двадцать? Он такой еще крепкий.

— Я тоже останусь, Глеб.

— Ты останешься с профессором?

— Я останусь здесь . — Жесткий голос Ульрики. — Пусть этот пейзаж так и не стал для меня родным.

— Дело, миссия, да?

— Нам остался последний шаг, как я говорила. Мы вроде как успеваем до прихода корабля с Земли. На этом, собственно, и кончается «миссия». Все, что после, будет лишь только обычная исследовательская текучка, научная рутина.

— Тебе дороги эти омеги и альфы?

— В какой-то мере, — задумалась Ульрика. — Но нельзя длить то, что уже закончено и, — она улыбнулась, — жаль только, что не увидишь конечного результата. К тому же, так много своего хотелось забыть здесь, вычеркнуть, сделать небывшим, слишком много, быть может.

— Так почему же ты всё-таки остаешься?

— Я отвечу потом, когда найдется более-менее эффектная формулировка, ладно?

Когда она была уже у двери, Глеб спросил:

— Откуда у вас с профессором такая боязнь собственной природы, такая истовая страсть не допустить пусть даже намека на повторение нашего земного пути?

— Страсть, сделавшая нас преступниками и богами? — усмехнулась Ульрика. — Преступными богами. Видишь, сколько еще можно придумать хлестких слов.

— Неужели из той твоей книги ? — продолжал своё Глеб.

— Несмотря на нашу вроде бы как победу над собственной историей, — Ульрика сбилась с тона. — Меня страшит зыбкость той плёночки, грани, что отделяет нас от самих себя. Снайпс, он занят метафизикой. Создает мир, где торжество метафизики… Где метафизика будет права. Моя же задача скромнее — я хочу, чтоб был мир, где люди не будут страдать.

Глеб подошел к ней вплотную, взял за руки, за запястья:

— И ты веришь, что генная инженерия и иже с ней помогут в этом хоть сколько-то?!

— Не верю, — смотрела ему в глаза Ульрика. — Теперь не верю. — Заставила себя сказать. — Но у меня уже нет выбора.

— Вы с твоим гениальным шефом стали заложниками собственного могущества, собственных успехов, колоссальной своей удачи.

— Наверное, — она освободила свои руки и вдруг с чувством обняла его. — Наконец-то я смогла выговориться, проговорить себе самой. — Ульрика отошла от Глеба.

— Что такое этот ваш «последний шаг»?

— Здесь, в общем-то нет секрета, — ответила она уже в дверях, — просто ты сейчас не готов, придет время, и мы всё тебе покажем. Уже скоро.

Оставшись один, Глеб прокричал стенам:

— Никто не имеет право лезть в душу скальпелем.

— Мы полезли до , — Ульрика сказала с улицы, в открытое окно его комнаты, — как раз для того, чтобы создать эту самую душу. Мы думали так.

Вечером к нему зашла Мария.

— Может, хочешь торта? — спросил Глеб. — Я скажу, печь сейчас испечет.

— Не надо, — сказала Мария и поразилась сама. — Я привыкла быть сытой? Не знала, что это бывает.

— Хочешь, я, — Глеб засмущался, не знал, правильно ли делает, не выйдет ли глупо или же даже стыдно, — я почитаю тебе?

Он не знал, что выбрать, с чего начать, он будет читать ей по памяти.

8. Допрос Энди Клиффорда

— Профессор поскромничал — говорит Энди, уютно устроившись в кресле, нога на ногу, в руке бокал с коньяком (это тоже была демонстрация: не хочешь официоза, так вот тебе гиперраскованность), — точнее, шеф просто не опустился до оправданий. Он десять лет пытался улучшить природу наших замечательных альфов.

— Вот как? Почему же Ульрика обвиняя его за всё, ни полслова не сказала об этом?

— Забыла, — пожал плечами Энди. — Таких как она, интересует только результат. Причем не некоторый, а окончательный. Это я к тому, Глеб, что «некоторый» всё-таки был. То, что ты видел — те милые сцены, да? — это уже благодаря многолетним усилиям нашего Снайпса. В смысле, раньше (в предыдущем поколении) всё было несколько мерзостней. Поверь на слово. А можешь и не на слово. Я пришлю тебе распечатки с аппаратуры Бергса.

— Над чем ты сейчас работаешь?

— Да так, ничего серьезного. — Энди сделал глоток из своего бокала. — Налаживаю систему камер, что будет фиксировать всё, что произойдет на этой планете в течение ближайшей тысячи лет. Так что результаты нашего труда будут запечатлены. В этом сомнения нет. — Он сделал еще глоток. — Сомнения только в наличии зрителя.

— Если ты о земном зрителе, — улыбнулся Глеб, — сейчас время потери интереса к вашей станции, вообще к эксперименту. Но когда-нибудь придет пора противоположной крайности.

— Спасибо, утешил.

— Ты, Энди, всегда был сторонником невмешательства?

— Потратить столько лет своей жизни, дабы удостовериться в изначальности собственной правоты. Что может быть лучше, правда? Профессор и Ульрика, как ты уже понял, ничем подобным не могут похвастать.

— С чем ты вернешься на Землю? То есть чем займешься?

— О, у меня куча планов.

Глеб понял. Энди догадывается, что Снайпс и Ульрика не вернутся.

— Правда, я вряд ли узнаю кого на Земле, будет трудно разыскать знакомых, — развивал свою мысль Энди, — но в этом, согласись, Глеб, есть и свои преимущества. Особенно, если вспомнить, что я брал кое у кого взаймы. — И вдруг другим тоном: — Профессор и Ульрика хотели глубины , так? Они ее получили. Но разве для этого надо было выламываться из человеческого нашего?! Надо ли было выламывать этих несчастных аборигенов из им предстоящего, им положенного? Огребли глубины по полной, кто бы сомневался. Но тебе не кажется, что глубина у них получилась мутной? Я, кстати, и не против. Но вдруг так захотелось чистоты. — Он удивился сам. — Чистоты глубины? Ладно, это не для моего мозга. — После паузы: — Все, что зависело от меня, я им сделал. — Он вернулся к прежнему тону: — Спроектировать биосистему, подогнанную под их любимую омегу — пожалуйста. Сделать так, чтобы в будущем у них был стимул к труду и творчеству, но чтобы никакой тупой, беспросветный труд не подавлял творчества… Я старался. Так что есть надежда, что мы получим философствующую, поэтичную и в то же время технически продвинутую цивилизации. Между прочим, Ульрика в этом сомневается.

— А профессор?