Андрей Кокоулин - Прынцик

— Ждите, — сказала Галка.

Соль у нее была крупная и мелкая, "экстра". Правда, мелкой сделалось жалко, ее оставалось совсем немного, тут самой бы жадине-говядине хватило. А крупную надо было поколоть ножом. В общем, не так все просто.

— А вы что-то готовите? — спросила Галка, выглядывая из кухни.

— Да нет, — снова улыбнулся Прынцик. — У меня с поезда остались помидоры, а без соли их как-то, знаете… Удовольствие не то.

— Я вам крупной насыплю, хорошо?

— Сыпьте.

Вежливый. Непритязательный. Мечта просто.

Кроша ножом сероватый слежавшийся ком, Галка подумала, что если бы не Шарыгин… Вот интересно, что, если бы не Шарыгин? Расхожий сюжет — соседка пришла за солью. А здесь сосед, что, собственно, ничего в сюжете не меняет. Эмансипация. Феминизация. Обмен архетипами поведения. Нонеча, значит, мужики бегают.

А давайте солить вместе!

Галка фыркнула, представив, как безумно блестя глазами, вбегает в прихожую с этим предложением. По пути распахивая халат.

Эх, Галина батьковна, что-то вы сегодня в ударе. Точно ни обо что не прикладывались? А то ведь приложились и забыли. А последствия вон, в голове так и скачут. Прынцик, кстати, того самого роста, о котором еще ослик Иа говорил: "Мой любимый размер". На полголовы выше — чтобы и в лицо можно было смотреть без насилия над шеей и на цыпочках до губ губами дотянуться. Наверное, сла-адкие…

Все, хватит циклиться.

Галка сердито ссыпала наколотое в пластиковую плошку, зачерпнула солонкой, набивая ее до верха.

— Вот, — она вручила солонку молодому человеку, ладони соприкоснулись — ни отклика, ни статического электричества. — Может еще что-нибудь?

Улыбка номер три.

— Если можно, хлеба.

А потом мяса, а потом переночевать. С другой стороны, кто ее за язык тянул?

— С отдачей, — наставила палец Галка.

Вот и думай: шутю или не шутю.

— Постараюсь.

— А-а, — выглянул, выступил из гостиной узящий глаза Шарыгин, — наш молодой друг из квартиры спра… сле… нет, справа. У вас там список длинный?

— Какой? — удивился Прынцик.

— Продуктовый.

— Н-нет.

— Это, знаете, хорошо, — покивал Шарыгин. — Объедать здесь Галочку могу только я. Только я.

Конечно же, это был Степлтон из "Собаки Баскервилей".

Его интонации, его мягкая улыбка. И вышло, несмотря на совершенное несходство Шарыгина с Янковским, очень похоже.

"Кофе в этом доме варю только я…"

Только в конце фразы Григорий совсем уж по-свински притянул Галку, вышедшую из кухни с четвертинкой ржаного, за пояс халата к себе. И руку под грудью собственнически пропустил. Тоже что ли из "Баскервилей"?

Да не было там такого!

— Возьмите.

Галка протянула хлеб, незаметно и больно пихнув Шарыгина локтем. Театральный лев, получив свое, хрюкнул.

— Спасибо, — произнес Прынцик. — Я обязательно, завтра вечером…

— Не торопитесь, — просипел, напутствуя его Шарыгин.

Щелкнул замок.

— Это вообще что? — повернулась Галка через мгновение.

— Как что? — Григорий отступил в комнату, успокаивающе выставив ладони. — Галчонок, это были благие намерения. Исключительно! Я же видел, на что он рассчитывает!

— На что?

— На все! — Шарыгин попытался объять руками квартиру. — На это все! На тебя! Глазами так… Ох, — он скривился, схватился за правый бок, — как ты мне меж ребер-то заехала! А я тебя, между прочим, считай, что спас.

— Да? Спокойной ночи!

Разозленно пфыкнув (ничего не загорелось? жалко! казалось, есть способности), Галка влетела в свою комнатку.

Шпингалет в паз. Свет — долой. Абрис ночного окна осторожно прикоснулся к глазам.

В сумраке забелела кровать. Шум дождя пробился, рассыпался успокаивающими шипящими. Ш-ш-ш… Чего ты? Чего ты злиш-ш-ш…

Ничего, сказала дождю Галка, размазывая слезы.

Обидно, когда кто-то решает за тебя. Шарыгину вообще стоит проломить голову.

Кровош-ш-шадная, прошипел дождь.

Галка поджала губы. Может быть. Только почему у меня такое чувство, будто он сейчас сломал мне жизнь? Словно что-то не произошло, не случилось, рассыпалось из-за его слов. Это было настолько рядом…

— Галочка? — произнес из-за двери Шарыгин. — Галочка, прости. Спокойной ночи.

Она не ответила.

Разделась. Легла. Обида комкала губы и щипала глаза. Ее почему-то было нельзя как халат, как блузку с юбкой сложить и повесить на спинку стула.

Ш-ш-ш, шептал дождь.

А если это мой Прынцик? — спросила его Галка.

Дождь смутился и не ответил.

…В раскрытое окно затекало лето, вяло передвигались по нагретому подоконнику мухи, покачивались ситцевые, в крупных подсолнухах занавески. Солнце пятнало комнату. От медвяных ароматов щипало в носу.

— Галинка, ну где ты? — Голос мамы был устал. — Книжку-то несешь?

— Несу! — сказала Галка, но не двинулась с места.

Дверь в дедову спальню была приоткрыта, и был виден край кровати, подушка и спящая дедова голова. Тяжелая рука наполовину голову прикрывала, и Галкино любопытство довольствовалось закрытым глазом, носом и смятой лежанием губой, через которую прорывались грозные раскатистые звуки: "Хр-р-р… Хр-р-р…"

Деда, наверное, где-то проглотил тигра.

Деда был большой, он мог даже не заметить. Но тигр не переварился, а затаился и ждал удобного момента, чтобы выбраться. Как Красная Шапочка.

Присев на корточки, затаилась и Галка.

Тигру, наверное, было очень страшно в чужой глотке, и он рыкнул особенно громко, подбадривая сам себя.

— Ш-ш-ш, — сказала ему Галка, прижимая пальчик к губам. — Пока нельзя.

Мутный с полуденного сна дедов глаз вдруг уставился на нее.

— Чего нельзя, внучка?

— Ты спи, деда, спи, — сказала деду Галка. — Я вовсе даже не тебе…

Принц приснился Галке в самом конце сна.

Он выступил из вязкой мглы, печально ведя белого, в серых яблоках, коня в поводу, почесался, посмотрел куда-то в сторону ветвистого дуба и туда же и пошел, словно его позвали.

"Куда ты?" — спросила его Галка.

"Репетиция у нас", — глухо ответил тот, скрываясь в клубах тумана, похожих на театральные декорации.

"Репетируете спасение принцессы?"

"Вот дура", — кажется, огорчился принц.

А конь его несколько раз стукнул копытом.

Тук-тук, тук-тук. Какой вежливый конь! Деликатный. Негромкий.

— Галочка.

Еще и разговаривает, и имя знает.

В со страшными, нечеловеческими усилиями приоткрытые глаза протиснулось утро, рассыпало по комнатке вещи, блямкнулось красной солнечной полосой в белую дверь и дерзко закачалось в узком пространстве, стиснутом светлыми обоями.