Геннадий Прашкевич - Шкатулка рыцаря

Официант тоже опасливо оглянулся:

— Где?

— Да на полянке. За сиренью. Серп в руке держит.

— А-а-а, — понимающе расслабился официант. — Это художественная скульптура. Историческое изваяние на память для горожан. Константин Эдмундович, если не ошибаюсь.

— А по роду занятий?

— Первооткрыватель, наверное.

— Если первооткрыватель, почему от него пионер убегает?

— Тогда первопокоритель, — кивнул официант. — Тут у нас чего только не стояло. Только не надолго. Как день ВДВ, так пьяные десантники все сносят. А Константин Эдмундович пока стоит.

«Не люблю я этого», — подумал Шурик, проводив глазами официанта, и извлек из кармана газетные вырезки.

Инвалид Великой Отечественной войны с правом на получение личного автомобиля ищет спонсора, готового оплатить неизбежную взятку

За соседним столиком снова загомонили.

— Вот тебе писали, что в Парагвае картошки нет. — Гаргос опять обращался к усатому, и до Шурика наконец дошло, что зудав соленый, сахранец и иезуй есть человек, получивший в Парагвае наследство. Это только Анечка Кошкина его скотом звала. — И картошки там нет, и индианки… Я сам читал… Ты на ней только пуговку расстегнул, а она уже вся голая… Таких голых, как в Парагвае, больше нигде нет. Ходят ни в чем. И тебя разденут.

Из-за берез, из-за кустов сирени опять томительно донеслось:

— Барон!

Уютное местечко, подумал Шурик.

Уважаемый господин президент! А не обменяться ли вам в целях полной безопасности всех народов кнопками запуска ядерных ракет со всеми президентами государств, владеющих ядерным оружием?

Здравая мысль.

Шурик хмыкнул.

А Иван Лигуша в этот момент недовольно повел огромным рыхлым плечом.

В словаре научных терминов сказано «Плюрализм — это разновидность эксгибиционизма в сочетании с вуайеризмом, то есть непременное участие в половой близости трех и более партнеров» Как же следует тогда понимать это выражение — плюрализм мнений?

Шурик хмыкнул.

— А еще гуси, — убеждал наслажденца, сахранца сладкого совершенно распоясавшийся от выпивки Гаргос. — У нас гусь как гусь, а у них гусанос. Хоть хворостиной его стегай, все он в Флориду рвется.

— Вот так? — От усиленного внимания к словам Гаргоса усатый вдруг заговорил с парагвайским акцентом: — Гус, ты сказал? Почему Флорида? Он во Флориде бывает не!

— Вот я и говорю.

Беляматокий

Редкостное слово, оценил Шурик.

Ни одна буква не повторяется. Жаль, неизвестно, что означает.

Впрочем, Лигуша на такое богатое слово не потянет. Это рвется кто-то, зовет родную душу через всю страну — беляматокий!

Тоскливый зов.

И что-то изменилось в кафе.

Только потом до Шурика дошло: в кафе все молчали.

Он оторвался от газеты «Шанс». Приятели Гаргоса смотрели почему-то на него. Даже те, что сидели к нему спиной. В затуманенных алкоголем глазах теплилось какое-то гнусное ожидание.

— Чё, Иван? — волнуясь, спросил Гаргос. — Драка сегодня будет?

— А вы монетку бросьте, — не оборачиваясь, просипел бывший бульдозерист. — Решка — к драке. Орел — подраться сам Бог велел.

— А точнее? Он что, уйдет? Вот так встанет и уйдет, Иван?

Лигуша задумался.

Неслышно возник рядом официант, доверительно шепнул в ухо Шурику:

— Подойдите к администратору. Вас междугородняя. Или поднимитесь в свой номер, подключат.

Шурик кивнул.

Взгляды Гаргоса и его компании ему не понравились.

Он забрал у официанта поднос с салатом и с пивом (его собственный заказ) и встал. Всей спиною он чувствовал, что Лигуша что-то такое угадал в нем. Ни разу вот не взглянул на Шурика, а угадал, угадал…

С подносом в руках, не оглядываясь, смиряя себя, Шурик поднимался по лестнице.

Он знал свою слабость. Больше всего ему хотелось вернуться в кафе, запустить подносом в приятелей парагвайца и выбить стул из-под великана Лигуши. Но он знал, что ему нельзя возвращаться. «Ты работаешь», — сказал он себе. Он боялся себя такого. Где-то в апреле возле универмага «Россия» Шурик отбил у пьяных, озверевших от пьяной силы юнцов некую девку, вопившую, как милицейская сирена. Вырвавшись из потных и мерзких лап, девица дала деру, забыв позвонить в ближайшее отделение. Семь разочарованных морд, потные акселераты в джинсовом рванье, заглотившие каждый по паре бутылок портвейна, тяжело притопывая шнурованными кроссовками, пошли на Шурика. Он украл у них удовольствие. Из-за него из их рук удрала девка. Живая, голосистая. На ходу вооружаясь кто палкой, кто ржавой железкой, акселераты шли на Шурика, круша по пути хрупкие стекла автомашин, приткнувшихся к коммерческим киоскам. Владельцы киосков, трусливо попрятавшись за металлическими ставнями, так же трусливо, но не без удовольствия следили, как мента в штатском, а может, сотрудника налоговой инспекции (за кого еще можно было принять Шурика?) загоняют в тупик под глухую кирпичную стену.

Единственное, чего боялся Шурик, — не сорваться, не искалечить юнцов.

Эти мысли, конечно, мешали. Из-за них он действовал чуть замедленно. Не то чтобы пропускал удары, нет, просто в последний момент за остекленелыми взглядами, за кривыми нечеловеческими ухмылками, за воплями, хеканьем, мало напоминающими человеческие голоса, он вдруг, как звезду из тьмы колодца, прозревал в несчастных акселератах им самим непонятное отчаяние и оттого еще больше боялся — не сорваться бы, не дать воли опытным кулакам…

Где-то в январе на заплеванном, гудящем, как рой, центральном рынке два смуглых не наших гуся в потертых кожаных куртках рассыпали по грязному снегу репчатый лук, принесенный какой-то старушонкой на продажу. Старушонка, крест-накрест перевязанная платком, беспомощно смотрела, как смуглые гуси, гогоча, топтали сапогами ее бедный лук. Шагах в пяти стоял милиционер в форме. Он ничего не видел, потому что не хотел видеть.

Уложив зарвавшихся гусей на заплеванный снег рынка, Шурик показал милиционеру удостоверение. «Я их заберу», — лениво кивнул милиционер, не глядя на гусей, втоптанных Шуриком в снег. «А через час они вернутся?» — «А тебе что? — усмехнулся милиционер. — Они свое получат». И усмехнулся: «По закону».

«Видишь, — сказал один из гусей, все еще лежа на грязном заплеванном снегу, но уже смелея. — По закону! Убери руки!»

Услышав про закон, старушонка заплакала.

Ледяной шип уколол Шурика. Больше всего ему хотелось спуститься в кафе. «Так не должно быть, — сказал он однажды Роальду. — Я по морде хочу вмазать гаду. Вот стоит он передо мной — мерзкий, наглый, а кулак все равно не поднимается. Почему? Может, я вконец отупел?» — «Да нет, — грубо ответил Роальд. — Просто ты уже не трава».