Алексей Корепанов - Зубы дракона

Он отыскал в комнате конверт, ручку, вырвал лист из тетради, сел к столу и задумался.

За окном грелись на солнце здания. На балконах, как всегда, висело белье. Он отрешенно смотрел на соседнюю пятиэтажную коробку - обыкновенную, серую, крупнопанельную, с замазанными чем-то синим стыками - и вдруг понял, что перед ним возвышается абсолютно черная стена, квадратом впечатанная в желтоватое неяркое небо.

Это было Место Странных Игр. Чуть дальше переплетались, сливаясь, поглощая друг друга, вырастая, скручиваясь спиралями, свиваясь петлями, комкая, сдавливая пространство, растекаясь по воздуху, ныряя под землю и ввинчиваясь в желтизну, плавно струились над белой дорогой внешние обманчивые очертания Зала Многомерных Отражений. Рядом вгрызались в пространство переливающиеся злые углы Забытого Поля, монотонно качались гигантские серые тени опустевших Детских Причуд, дорога шла в гору, словно возносясь на невидимых крыльях к безбрежью площади, к узорам, оставленным теми, кто жил намного раньше под этим неярким небом, кто строил Великий Мир.

Торжественно высился, плыл, извивался, врывался в пространство нерушимый город, один из многих, созданных навсегда. Он слит, сплетен воедино с миллионом жизней, и неразрывна эта связь, она - залог бессмертия, вечного потока жизни, бросившей когда-то вызов пустоте и унынию бесстрастной холодной Вселенной. Вот рядом, стоит только пройти сто шагов по одной из дорожек, Место Странных Игр, вот выходят оттуда довольные и беззаботные...

Резкий звук пронесся над городом, сминая желтое небо, стирая углы и полукружия, растворяя шары, гася мягкий свет плоскостей. Панаев отодвинул чистый тетрадный лист, недоуменно поднес к лицу зажатую в кулаке ручку, бросил на стол и пошел открывать дверь. Головокружение прошло, зато ноги двигались с трудом, словно он брел по пояс в воде.

Он расписался за телеграмму ("Срочная", - буркнул почтаальон), прислонился к стене в прихожей, не решаясь прочесть слова на полосках бумаги, косо наклеенных на серый бланк. Сердце то колотилось,то замирало. В его жизни была всего лишь одна срочная телеграмма. "Приезжай. Мне очень плохо без тебя. Таня". И он примчался, бросив дела и подавив своим неудержимым напором авиационного начальника отдела пассажирских перевозок. Давно это случилось. Потом ей было очень плохо с ним. Им обоим было плохо.

"Мама... Мама", - стучало в висках в такт биению сердца. Видно, не зря накатило что-то в парке...

Он медленно прочитал прыгающие буквы. Потом еще раз. В изнеможении сел прямо на стоящие у двери кроссовки и уткнулся лбом в колени.

"Витя, что с тобой? Заболел? Я приеду. Мама".

Он представил, как мама торопится на почту, как пишет на бланке, и перо рвет бумагу, и сонная ленивая Зина, шевеля губами, перечитывает слова и щелкает счетами, и мама суетливо вытряхивает деньги из кошелька... Телеграмма отправлена почти сразу же после того, как он вышел из парка, значит...

Значит, что-то еще открылось в нем. Но почему - в нем? Почему - он? Самый обыкновенный, не лучше и не хуже других. В чем он провинился? Или чем заслужил?

Даже вздыхать не хотелось. Панаев вытянул из-под себя кроссовки, обулся и отправился на почту давать успокаивающий ответ.

До вечера он переделал вс дела: написал письмо, покормил кота и поужинал сам, позвонил Сереге и пообещал разобраться с "Панасоником" на следующей неделе, проглотил три таблетки и столовую ложку маслянистой соленой микстуры, разделся и собрался лечь, выполняя требования врача, но в это время зазвонил телефон.

- Здравствуйте, это Людмила Ермоленко, "Молодая смена". Извините, что беспокою, мне в "ноль девять" дали ваш номер. Как у вас?

- На больничном. - Панаев ногой легонько пнул Барсика, пристроившегося рядом драть когтями палас. - Лечу нервы, повышаю тонус. Все остальное дело химиков и радиоэлектронщиков.

- Я так и знала! - Голос Людмилы оживился. - Материал уже пошел в завтрашний номер. Нового ничего не было?

- Усилием воли перебросил с западной границы эшелон с мылом, сейчас разгружают, - хмуро ответил Панаев. - Вам очередь занять?

- Интересный вы человек. Хотелось бы еще раз с вами встретиться.

- Жена реагирует нормально, - по-левитановски отчеканил Панаев. - А

я не подопытный кролик. Извините, мне надо соблюдать постельный режим.

Не дожидаясь ответа, он раздраженно положил трубку. Не видя собеседника отказывать было проще.

"Интересный человек! Не человек интересный, а способности

интересные. И встретиться ты хочешь не с человеком Виктором Панаевым, а с феноменом Панаевым. Ну тебя в баню!"

Он устроился на диване, взял журнал и спросил себя, что это он так раскипятился? Ответ был довольно очевиден, но Панаев не стал уточнять. Ну, смазливая журналистка, цитатник ходячий, да и бог с ней совсем, с этой журналисткой.

Вероятно, от принятых лекарств его начало клонить ко сну, но он не поддавался и, потирая глаза, перелистывал страницы.

*

[Рассказ "Стремившийся войти" - очередное видение Панаева].

*

Утром Панаев проснулся, как обычно, в семь, вспомнил, что на работу идти не надо и опять заснул. Окончательно разбудил его Барсик, который прыгнул на одеяло и требовательно замяукал, напоминая о завтраке. Панаев чувствовал себя отдохнувшим, ничего не болело, сон снился приятный - он летал над лесом, руками отталкиваясь от воздуха, поднимался в небо и парил без всяких усилий, наслаждаясь полетом.

Панаев турнул кота с постели и немного полежал, вновь переживая подробности сна, а потом вспомнил о Штурмовике, встал и принял таблетки. Непонятные видения не прекращались.

После завтрака он постоял на балконе. Погода опять была солнечной и тихой, и чувствовал он себя совершенно здоровым. Даже как-то неудобно было сидеть дома, словно этим своим сидением он обманывал тех, кто продолжал работать.

А что если все прошло и он опять стал нормальным человеком? Обыкновенным человеком, без всяких там почти сверхъестественных парапсихологических штучек?

Когда, повинуясь его мысленному приказу, лежавший на столе журнал пришел в движение и плавно опустился на пол, Панаев понял, что чудеса продолжаются. Он вытер вспотевший лоб и сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, стараясь успокоить сердце, колотившееся так, словно он только что бегом поднялся по лестнице на свой четвертый этаж. Посчитал пульс: сто шестьдесят, многовато для нетренированного организма. Бегать по утрам он перестал лет десять назад, когда все отчетливее стала проявляться х с Татьяной взаимная неприязнь. Теперь занятия спортом сводились только к редким играм в пляжный волейбол.

Сердце, наконец, успокоилось. Панаев прислушался к своим ощущениям: окружающее чуть-чуть затуманилось, как после бутылки пива натощак, но это могли действовать таблетки, а в общем, состояние было очень даже сносным. Панаев приободрился, поднял с пола журнал и засвистел старую песню о Красной Армии, которая всех сильней.