Станислав Жейнов - "Цесариус" обреченный...

Константин меняясь в лице:

— Стоять!!! Ты ж гляди, насобачились зубы заговаривать! У меня на тебя семнадцать доносов! — Хлопнул ладонью по стопке папок. — Давно следим за тобой, и вижу не зря! Ты куда ртутные угломеры дел?! Продал? А? Что молчишь?.. Молчать! Молчать сказал! Слушай сюда! Сейчас, вот он. — Показал пальцем на раздувающего щеки учетчика. — Перепроверяет: поступали угломеры или ошибка. Понял — чем пахнет? Чтоб тише воды!.. Устроишь бучу — положу с пулей в башке вот тут — подле. Иди молись, скоро позовем!

Ушел. По бледному лицу и вспученным глазам, можно догадаться: слова картографа произвели на Гальского нужное впечатление.

— Какие еще ртутные угломеры? — не понял учетчик.

— Скажи лучше, какие еще шкалики?

— Это как раз я могу объяснить.

Константин иронично улыбнулся: — Не надо. Ну что там, подходите…

— Месье Константин, со следующей недели надо повысить заработную плату узловикам, потому что…

— Конечно-конечно!..

— У лаборантов отдела метеорологии расхождение в оценке расчетных констант, разбились на два лагеря — ругаются. Если можно, со следующего года…

— Всенепременно!

— А премия, работникам музея будет?

— Еще спрашиваете!..

— На прошлое построение, первыми пришли хранители ключей запасного корабельного архива, а их даже не отметили…

— Всем, всем грамоты. Приказ уже отдан.

— Из сорокового надо вынести краску. Во вторник надо менять в названии определитель. Боюсь, к тому времени сороковой сгорит, возникнет погибельная неразрешимость…

6

— И что?

— Ничего. Ничего интересного. Корабельные архивы, два месяца плавания и уже двадцать три тонны макулатуры, вы можете представить?..

Смотритель музея улыбаясь поморщился:

— Константин, тут, в нашем кругу, иногда обсуждают ваши суждения, некоторые поступки, и… скажу откровенно: Вас не любят. Я и сам поругивал за глаза, каюсь. Не важно, что я думал на самом деле. Тут особый мир, мир единомыслия и братского радушия. Субъективное мнение — материя, которой порядочный гражданин обязан пренебречь. Во имя общей цели — разумеется. Активная среда создает направление — поток; я часть его — такой мой добровольный выбор. И не потому, что по течению легче — отнюдь! впрочем и поэтому тоже. Вот вы упомянули корабельный архив, и тут же присовокупили оскорбительное: "макулатура"… Не смейтесь, не смешно… Тут мы с вами расходимся!.. Спасти архив — наш долг. Даже, если не для всех найдется место на плотах. Кем-то из команды придется жертвовать…

— Может, Вами?

— Есть градация… Но если очередь дойдет до меня, что ж, я готов!…

Картограф рассмеялся.

— Браво. Пока из десяти плотов — готово только пять. У меня большие планы на Вашу жертвенность.

— Вы бываете серьезным? — упрекнул смотритель. — Не верите словам высоким, отрицаете врожденное благородство, допустим: есть с чем спорить, но подвиги, что железом отлились в прессованные ромбы, овалы, грозные каленые трезубцы. Вас не трогают жесты, что переживут века. Я помню, ликование тысяч в час отплытия, когда глава совета кампании снял с груди рубиновый шестигранник и подцепил к флагу корабля. И как вы испохабили все мое внутреннее торжество, своим скучающим взглядом. За Вас было так стыдно. Я много думал. Вердикт ночных измышлений: Ваш нигилизм — всего лишь внутреннее банкротство.

— Только внутреннее?

— Я увлекся, чего уж теперь… — Покашлял. — Вы не приходили к нам дней пять? За это время характер испортился совершенно. И лицо мне ваше не нравится. Мой совет: чаще бывайте на воздухе. Я разве сказал что-то смешное?.. Что вы там пьете? Опять кофе? Хотите коньяка? Повар — свинья, перестал нас кормить, но, что касается выпивки… Так вот, вернемся к архиву…

— Хватит, — Константин небрежно отмахнулся. — Сгорел… Два часа как… Где ваш хваленый?.. Наливайте, помянем…

Смотритель подался вперед, занял почти пол стола.

— Шутите?.. А капитан Женьо?..

— Еще не сгорел.

— Перестаньте, он знает? Представляете как расстроится?

— Что вы, моя фантазия не безгранична… Кстати, уж кто-кто, а он удивил. — Константин остановил проходящего бармена, снял с подноса бутылку коньяка, наполнил две рюмки, одну поставил перед смотрителем, из другой отпил половину, спрятал в ладонях: — Два часа назад капитан Женьо взял на себя полное командование судном. Уже отданы приказы о переименовании четвертого яруса в верхний трюм; и спальных зал не будет, будут кубрики. Капитанский мостик выкрасят в зеленый. Если крепежи позволят, рубку сместят на два метра к центру. Для скольжения — борта, каждые пол часа, будут поливать рыбьим жиром.

— Где ж столько жира взять?

— Нигде, — ответил картограф, допил коньяк, понурил голову, зажмурился. — Через час собьют плоты, остановимся, спустим на воду… и все. Очень скоро, ваша светлость, цесариуса не станет. Все прахом… и ладно. А я устал. Наливайте, принц Мишиохи. Сегодня у вас, кажется, праздник: жезл отличника, голубая лента, или что там еще?.. Так что за вас! За генофонд нации!..

— Постойте Константин… неужели все? Вам доверилось столько жизней… и все что можете предложить это…

— Да.

— Не верю вам. Капитан ведь на что-то надеется? Идите к нему. Помогайте! Спасайте корабль… Не может быть, чтобы у вас не было никаких идей!

— Была бы желтая краска, предложил бы выкрасить рубку в этот цвет, а так… ах, мой милый граф, знали бы вы как мне легко сегодня. Выпьем… За вас, конечно!.. Ваш день…

Константин опрокинул в себя рюмку, крякнул, подмигнул смотрителю.

— Дюбуа, Вы мой любимый маршал, но ведь ни черта не смыслите в походной амуниции.

— Что?

— Вы славный старик Монсеньор, но не более. Что-то похожее вы говорили и мне, но я это не в уплату… Вы оригинал… в чем-то… Хотя бы, скажем… вместо того чтобы как все, благоговейно пялиться на подцепленную к пестрой тряпочке железную дрянь, вы находите в бесцветной толпе неотразимого меня, почти постигаете природу умного пронзительного взгляда.

— Константин, вы пьяны. Развезло. Не ели сегодня?

— Если интересно, — наполняя рюмки говорил картограф, — я почти не ел и совсем не спал последние три дня. До этого два дня был в бреду, что ел и как спал тогда — не знаю. За вас владыка!

Чокнулись. Выпили. Картограф говорил:

— Слабые надежды вытянули силу. Два месяца боролся с огнем, командой и собой… похудел на тридцать килограмм. Беда господина картографа в том, что корабль можно было спасти, но кроме упомянутого господина, в благополучный исход не верил никто… Вызов, прекрасно — я принял вызов… Вызовы — моя слабость… Никто, не верил, даже Вы, мой славный магараджи… С каким удовольствием утер бы этот морщинистый благородный но… но вы правильно ухмыляетесь: это победителей у нас не судят, а других, как раз… Теперь любой дурак поучит: как надо было. Скоро у всех объявится умное мнение. Интересней всего будет послушать грамотных сапожников и ученых погонщиков спиралерогих коз. — Константин поднял свою рюмку, указал взглядом на соседнюю, приглашая смотрителя присоединиться. — Просто… просто меня предали. Нас обманываю только те кому мы верим. Совет вам: не верьте тому, кто предаст. Хе-хе… За вас вождь! За высушенные головы врагов, что пылятся в трофейных сундуках! Думаю, у вас наберется пара дюжин. — Подмигнул.