Владимир Колин - Зубы Хроноса

Худой и несогбенный, он сидел на терассе в странном мире, во времени, которое еще не настало.

— Я пойду, — произнес он вдруг.

Произнес быстро и настойчиво. Мирг посмотрел на него понимающе, словно знал, куда он хочет направиться. Ни о чем не спрашивая, он снова привел в движение машину, вмонтированную в террасу, и, когда они остановились во времени, от которого отправились, показал, как нужно манипулировать кнопками.

— Я жду тебя, друг, — сказал он серьезно, не отрывая взгляда от лица Старого.

— Я вернусь.

И, когда Мирг исчез в здании, нажал на кнопку.

Терраса закружилась, и ее снова окутал фиолетовый туман. Тристан услышал жужжание, покрываемое гулом голосов, потом терраса остановилась. Он сошел на почти не изменившейся площади и подумал о том месте, куда хотел попасть. Огромное веко, которое однажды уже билось для него, быстро моргнуло.

Он находился на старинной улице, погруженной во мрак. Дом и подвал он отыскал без труда, но все казалось теперь плоским, словно нарисованным. Приникнув лицом к низкому окну, он без всякого волнения узнал в молодом человеке, склонившемся над непонятными знаками старинного пергамента, себя самого, каким он был когда-то. Стоя на темной улице, Старый смотрел на свою молодость. Даже тогда, когда он уже приблизился к цели и надеялся постичь неведомый смысл жизни, даже тогда он не думал, что когда-нибудь ему будет дано это странное свидание. Если бы он знал, если бы он мог хотя бы предполагать, он наверняка представил бы себе какой-нибудь — пусть немой — диалог, какое-нибудь движение, кивок головы…

Взволнованный, он ждал бы знака. Теперь же он довольствовался тем, что смотрел.

Он узнавал все. Каждый камень в стене, каждую книгу.

Но — зачем он пришел? Чего искал в этой встрече с самим собой? Зачем он вернулся сюда, к этому подземелью, унесшему его молодость, не согретую женской лаской — и именно в эту минуту?

Возле него раздалась песня, которой он ждал — песня девушки, звучавшая здесь шестьдесят лет тому назад.

Голос трепетал, полный обещаний, и — как тогда — ему показалось, что он видит полные губы певицы, чувствует, как вздрагивают и расширяются ее ноздри…

Он ощутил, что даже в этом подземелье воздух вдруг наполнился ароматом молодого тела. Послышался стон, затем страстный голос умолк, и взрывы хохота вдруг раздались на пустой улице, проникли сквозь темную стену, прокатились по столу и, остановившись на заплесневелом пергаменте, забились в диких конвульсиях, от которых побледнело желтое пламя светильника. И Тристан понял, что пришел, чтобыернуть с пути того, кем был он сам

И тут, словно ослепленный смехом, который еще вспыхивал на старинной пентаграмме, молодой человек поднял глаза и, сам того не зная, встретился с глазами Старого.

— Стоит ли? — услышал Старый вопрос, выходящий из самых глубин обреченной молодой жизни, вопрос, который столько раз задавал себе он сам. — А если…

Его охватило суровое спокойствие, ибо сам он был уже по ту сторону любви и гнева. Но он по-прежнему смотрел прямо в глаза, измученные бессонницей, глаза, которые его не видели. Смотрел прямо и строго. Вздохнув, молодой человек провел рукой по лицу и опустил взгляд на пентаграмму, нарисованную в правом верхнем углу листа. Смех умолк, и светильник горел теперь ровным бледным пламенем. С безнадежным отчаянием юноша снова принялся разгадывать то, что Старый уже давно разгадал, потеряв на это месяцы и годы, ибо знаки старинного пергамента лгали, и путь, который они обещали, не вел никуда. Начало пути лежало где-то впереди, в другом месте…

И глядя, как молодой человек пытается разгадать ненужную тайну, Тристан Старый вдруг понял, что ему не дано изменить свое прошлое. Годы должны были пропасть так, как они пропали, — несмотря на цену, вопреки цене. Понял он и причину молчания того, кто позволил ему встретиться на этом развилке со своей молодостью, зная, что он склонится перед неумолимым законом свершившегося. Он ни о чем не жалел и лишь старался постичь, что могла означать эта возможность существования в четвертом измерении бесконечности. И слышал в себе новое великое ожидание.

Бросив последний взгляд на того, кем он был некогда, Тристан вновь вызвал фиолетовое биение века. Он опять был на площади и, взойдя на террасу, двинулся вперед во времени.

— Я ждал тебя, — сказал Мирг, открывая дверь, выходившую на террасу.

— Почему я проник в ваш мир?

— Потому что ты мыслишь.

— Но я не знал, чего ищу. Не знал даже, куда иду.

Они снова уселись на террасе, следя за множеством людей, проходивших по большой площади. С удивлением Старый обнаружил, что они не казались ему уродливыми, хотя и не были похожи на людей того мира, из которого он пришел. Все они отличались высоким ростом, и множество их лиц подчинялось странной и тонкой гармонии. У некоторых лица были одинаковые, но были здесь и люди с разными лицами.

И Тристан вдруг понял сложность мыслей, которые носились в головах существ с многими лицами, одновременно отражавшими противоречивые состояния души. Тем более странными показались ему слова Мирга: — Мы не можем понять вас, Тристан. Хотя наши миры связаны невидимыми нитями разума… И вы, и мы — мыслим. Независимо друг от друга. Но если я понимаю тебя в какой-то мере, то лишь потому, что уже многие годы изучаю образ мысли существ из мира трех измерений. Наши представления разнятся друг от друга, и нередко мы сталкиваемся с невозможностью представить себе подлинные координаты вашего мышления. Но мы хотели бы сотрудничать, помогать друг другу… Мы надеемся, что ты облегчишь нам путь к взаимопониманию, Тристан…

Пораженный, Старый сложил ладони.

— Возможно ли, что вы не можете проникнуть в наш мир, когда даже я… пусть слепо… ценой целой жизни…

— Речь идет не о том, чтобы проникнуть в него, — сказал Мирг. — Для этого у нас есть не одна, а целых две возможности. Прежде всего, каждый из нас может проникнуть туда как своя собственная проекция, как трехмерная тень, отбрасываемая нашей четырехмерной действительностью. Увиденный на земле, он покажется таким же человеком, как и все остальные, но он не реален, и напрасно будут его прокалывать саблями или заковывать в цепи. Как тень, он щройдет сквозь стены, и хотя все его увидят, никто неможет схватить.

— Привидение! — воскликнул Старый. — Наши попы научились пользоваться такими явлениями…

— Но наша цель, как ты сам понимаешь, не в этом, — с сожалением сказал Мирг. — Кстати, религия — это одно из ваших представлений, которые остаются для нас неуловимыми… Затем, мы можем скреститься с вашим миром с помощью одного из наших трехмерных лиц, и тогда нас видят так же, как мы видим вас. Это тот способ, благодаря которому ты только что встретился со своей молодостью… Мы можем извлечь свое трехмерное лицо из вашего мира, исчезнув в четвертом измерении. Тогда мы вдруг становимся невидимыми — как камень, убранной из поля зрения насекомого, которое не может взлететь, становится для него невидимым, переходя в третье измерение.