Владимир Колин - Зубы Хроноса

— Так я исчез из поля зрения де Сюрси и его людей, — улыбнулся Старый. — На Земле это называется чудом…

— Называй его как хочешь, — сказал Мирг. — Не название поможет нам понять вас. Сны, представления, побудительные причины ваших поступков так же непостижимы для нас, как для вас были бы непостижимы идеалы плоского, двухмерного человечества… Но ты жил в мире трех измерений и покорил себе четвертое. Ты понимаешь мир, из которого ушел, и можешь сделать его для нас понятным.

— Разве до меня к вам никто не приходил? — спросил Старый. — Ведь я шел по стопам других ученых…

— Невероятно мало, Тристан… с большими промежутками времени и… обычно такие старые…

— Что, как и я, не могли помогать вам слишком долго, — договорил за него Старый. — Понимаю…

С минуту он помолчал, затем заговорил тихо и раздельно: — Моя цена была слишком дорогой, как и их. Ты это знал, Мирг… Так же как знал, что будущее найдет более короткий и легкий путь. И не остановил меня… Почему ты меня не остановил, Мирг?

— Один ничто перед всеми, — напомнил ему собеседник. Голос его звучал мягко, но твердо. — Мы можем лишь приветствовать такой путь, какова бы ни была цена, заплаченная за него одним ради познания всех. Впрочем, если ты думаешь о людях будущего — подобных той паре, которую я тебе показал, — то их ведь тоже не слишком много. Исследование их трехмерного космоса будет еще очень долго привлекать многих, многих людей. Они должны будут познать планеты, солнечные системы, галактики… К тому же, по сравнению с тобой, они придут из такой временной отдаленности, что будут только из книг знать некоторые вещи о твоей эпохе. Не намного больше нас будут знать о религии, о войнах, о королях…

Постепенно большая площадь пустела. Тристан обдумывал слова своего собеседника, и последний вопрос родился у него в уме: — Почему ты хотя бы не сократил мой путь?

— Если бы это было возможно! — вздохнул Мирг.

— Ведь все мы — сыны своего времени… Путь молодых людей, которых ты видел, был иным, чем твой путь, хотя бы потому, что ты не смог бы его понять. Но я помог тебе на твоем собственном пути.

— Ты?

Старый повернулся к нему вместе со стулом. Мирг нехотя продолжал: — Те, что пришли до тебя, указали мне, как это сделать. Однажды я погасил твою печь, когда смесь, которую ты готовил, должна была взорваться. Ты заснул… Тогда ты был молодым…

— В Лионе, — вспомнил Старый. — Я так и не понял, как мог погаснуть огонь… А еще?

— Многого я сделать не мог, — ответил Мирг. — Подумай сколько вещей было для меня непонятно… Однажды кто-то послал тебе серебряный кубок.

— Катерина Медичи. Он куда-то запропастился, и я искал его целый день…

— Я покажу тебе его. Случайно мне стало известно, что он отравлен.

Они сидели на террасе и смотрели друг на друга, улыбаясь.

— Путешествуя в будущее своего мира, ты сможешь узнать больше, — сказал наконец Мирг. — Ты с большей пользой будешь поддерживать ищущих, защищать тех, кому угрожают. Ты понимаешь меня, Тристан…

И Старый перестал удивляться тому, что разумные существа совсем разных, отличных друг от друга миров связаны между собой неведомыми нитями. Из таких миров эстафеты будущего могли возвращаться во времена, которые еще не наступили. Он вспомнил молодого человека, которого покинул склонившимся над старинным пергаментом в темном подвале. Ему помощь больше не нужна. И он подумал вслух: — Там столько несправедливостей, преступлений…

— Я ведь сказал тебе, что чаще всего мы этого просто не понимаем. Чем больше мы будем знать, тем лучше сможем поддерживать то, что достойно поддержки… Поэтому прежде всего мы заботимся о людях, которые приходят к нам, Тристан. Любой ценой…

Мирно сидя на террасе, они разговаривали, как старые знакомые. Внизу движение множественных людей прекратилось, и площадь опустела.

— Один гость из будущего вашего мира сказал мне, что о тебе будут много писать, — вспомнил через некоторое время Мирг. — Но первым человеком, понявшим, как ты смог выйти через башню дворца, был…

— Алхимик?

— Нет, — улыбнулся Мирг. — Мечтатель.

— Я хотел бы взглянуть на него…

Мирг дал ему необходимые разъяснения, и Старый снова склонился над кнопками машины. Веко дрогнуло.

Он находился в комнате со странной мебелью, в сердце большого города будущего. Ряды книг, не похожих на те, к которым он привык, плотно стояли на полках, шедших вдоль стен. Сидя за столом, мужчина средних лет занимался делом, для Старого совершенно непонятным: ведь он никогда не видел пишущей машинки. Зато он тут же узнал портрет, украшавший стол, и, с усердием человека, вдруг обнаружившего, что он совсем другой, чем думал, принялся разглядывать свое лицо. Затем нагнулся над плечом мужчины и начал читать строки, четко напечатанные на белой странице. Они были написаны на французском языке других времен, но Старый понял их без труда. «Я восстановил его «исчезновение» вплоть до мельчайших подробностей, — прочел он, — и знаю, что случилось с ним после того, как он пропал из виду виконта де Сюрси…» Мужчина средних лет остановился, протянул руку и взял портрет. Он долго глядел на него и затем поставил ближе, прислонив к бронзовой статуэтке, изображавшей набальзамированного Осириса. Ударяя двумя пальцами по клавишам машинки, он вызвал на белой странице новый ряд букв.

«И иногда я спрашиваю себя: разве это так уж невозможно — получить знак, один-единственный знак — доказательство того, что я не ошибся…» Старый протянул руку, взял фотографию и — унес ее с собой, в недоступный четырехмерный мир, поглотивший его навсегда.

Снова переведя взгляд на статуэтку, мужчина, сидевший за столом, остолбенел. Лицо его побледнело. Быстрыми движениями он поднял книгу, порылся в стопке бумаги, поискал внизу, под столом, перерыл корзинку, полную скомканных бумаг…

И через несколько минут, измученный, распрямился.

На его губах блуждала улыбка, не соответствовавшая глубине его взгляда, устремленного на старую бронзовую статуэтку. Сквозь открытое окно долетал шум города. Он обхватил руками лоб и долго сидел так, неподвижно, наедине со своими мыслями. И на душе у него было тихо-тихо.

Лнага

Заметив этот проклятый гриб, я сразу же понял, что он ядовитый. Только яд может вырядиться в роскошную епископскую мантию фиолетового цвета, старательно украсить ее золотистыми блестками и потом выставить все это на всеобщее обозрение, уверенный, что никто к нему не прикоснется. Мы заметили его одновременно на мшистом пригорке, пропахшем прогорклой водой, у слоновьей ноги ствола старого дерева — одного из тех растительных чудовищ, что сплетают свои ветви в клубок сырых и клейких змей, которые не отличаются ни от увивающих их лиан, ни от настоящих змей, во плоти и крови, — настоящих лишь потому, что они, кажется, немного холоднее самих ветвей.