Юрий Никитин - Ярость

Из соседней комнаты раздался вопль:

– Все сюда!.. Да скорее же!

Не сказать, что стремглав, но поспешно начали стягиваться в большую комнату, где был установлен телевизор с экраном в метр с чем-то. Леонид называл его проекционным.

Я ощутил, что и я уставился на экран как на чудо. Когда уходил, шла длинная месса... или как ее там, словом, прямая передача из Елоховского собора очередного церковного праздника, что росли как грибы. Пышные одежды, монотонное гудение множества голосов, приглушенный свет свечей...

Сейчас же на экране был... мусульманский мулла. Тихо и очень осторожно подбирая слова, он поздравлял всех россиян с традиционным праздником мусульман, праздником мира, дружбы и мудрости.

Вокруг меня лица багровели. Кто-то засопел шумно, за спиной злой голос пробормотал ругательство, которого постыдились бы грузчики харьковских заводов.

– Во обнаглели! – проговорил кто-то со сдержанной яростью. Я оглянулся, с грустью понял, что это Богемов. – Во заразы... Уже и в нашей стране свое на уши вешают!

– Татары! – сказал Игнатьев.

– Как есть татары.

– Да что там... и среди татар попадаются люди. А это и того хуже – Мусульмане!

– Враги!

Женщины молчали, но по их лицам я читал сдержанное неодобрение как попустительства власти, Восток наступает, так и чрезмерно эмоциональной реакции гостей.

Речь муллы был краткой, в отличие от длинных поучений православных священников, уверенных не просто в поддержке власти, а в том, что отныне они сами власть, пришедшая на смену коммунистической партии, сохранившая все ту же структуру, кадры и методы. Но, прощаясь, мулла произнес фразу, после которой заволновались и те, сдержанные:

– ... отныне мы будем встречаться раз в неделю. Мир вам!

Рядом со мной Белович ахнул:

– Да как же... как же это кощунство допустимо в нашей православной Руси? Чтобы наш исконный враг, попирая милые сердцу святыни...

Он обернулся за поддержкой ко мне. Взор его был чист, светел, исполнен благородства. Я в замешательстве развел руками, попытался выдавить улыбку:

– Я все не расслышал. Мне показалось, что он не призывал к резне...

Белович с великим возмущением отшатнулся:

– Да при чем здесь война! Он мусульманин!!!

– Да, – согласился я, все еще не мог смотреть в честные ясные глаза, – но, как я слышал, у нас свобода религии...

Белович задохнулся от возмущения, а Игнатьев вклинился в разговор, сказал знающе:

– Это все Чечня проклятая!.. Наворовала у нас денег, а теперь на наши же деньги у нас свою поганскую веру пытается навязать.

– Да вроде не чеченец, – усомнился я. – Я прочел, там была надпись внизу. Он преподает ислам в университете!

– Неужели такую гадость преподают в университете?

– Ну, образование...

Марина перехватила мой взгляд, спохватилась, включила проигрыватель. Помещение заполнила бодрая и вместе с тем томная музыка. Вторая девушка, пора бы запомнить ее имя, сразу же вскочила танцевать, потащила с собой Игнатьева.

Все же танцевали вяло, чересчур все умные, начитанные. Марина выгибалась так и эдак, наконец заявила:

– Что-то скучновато стало!

Ее полные бедра ходили из стороны в сторону в завораживающем ритме. Потом она замедленными движениями взялась за низ тонкой блузки, начала поднимать, оголяя крепкий загорелый живот.

Леонид сделал музыку громче, кровяные шарики помчались быстрее. Марина мучительно медленно, не прекращая танца, поднимала блузку, мы все видели что лифчик не носит, хотя грудь крупная, тяжелая, наконец блеснула полоска белой кожи, показалась округлость....

Игнатьев со второй девушкой еще танцевали, а Белович и Фира отошли в сторону, чуть двигались в такт музыке, но смотрели только на Марину. Разговоры в комнате примолкли, один лишь Богемов с жаром доказывал Леониду какой мерзавец этот Кондрат Красивый, на Марину поглядывал искоса, не замечая, что она наконец подняла блузку над головой и отбросила в сторону.

Леонид и все мы захлопали, а Марина затанцевала быстрее, красиво и ритмично двигаясь всем телом. Грудь ходила ходуном, коричневые кружки покраснели, а соски вытянулись и стали похожими на раскаленные пули.

– Молодец, Марина, – шепнула Фира, – всегда чувствует, когда начинает холодать.

Игнатьев и его девушка танцевали рядом с Мариной, поглядывали подбадривающе. Она хитро улыбнулась, ее пальцы пробежали по поясу юбочки, отпрыгнули, словно испугавшись, снова коснулись, наконец, будто решившись, она расстегнула пояс... снова застегнула, мы начали хлопать, наконец быстро и ловко, не прерывая танца, сбросила юбку и осталась танцевать в одних трусиках.

Она была хороша, красивая и располневшая самую малость, что нисколько не портило. Шаловливо поглядывая на нас, ухитрилась сбросить и трусики, не прерывая танца, дальше двигалась быстро, с упоением, свободная от одежды,

Вторая чуть отодвинулась от Игнатьева, сбросила блузку, затем лифчик, и дальше танцевала с открытой грудью, дразняще глядя на него большими озорными глазами.

Мы хлопали и шумно восторгались как их раскованностью, так и фигурами, умением держаться, Леонид принес с кухни поднос с горой бутербродов, чтобы не прерывать веселья. Когда музыка сменилась, женщины со смехом повалились на диван, желая вид, что умирают от изнеможения. Марина поискала трусики, но Богемов спрятал, в конце концов она махнула рукой: и так жарко.

Похоже, один Белович все не мог придти в себя от ошеломляющего выступления муллы, и когда снова добрался до кресла, сперва выпил кофе, сжевал пару бутербродов, после чего его крупное лицо с новой силой вспыхнуло праведным гневом:

– Нет! Святая матушка Русь не позволит глумиться над собой... до такой степени! Всякие там макдональдсы заполонили нашу Русь, а тут еще и татары?

Богемов неожиданно хихикнул. Это было так неожиданно, что все взоры обратились в его сторону. Чуть смутившись, пояснил с виноватой усмешкой:

– Я просто подумал... представил, как схлестнулись бы эти исламисты с этими макдональдсами. Они их ненавидят пуще нас. И в свои страны не допускают!

Белович заявил яростно:

– Без черных справимся! У Святой матушки Руси достаточно сил и правды, чтобы одолеть как западную нечисть, так и эту... исламскую!

И хотя все понимали, что западную не одолеть, уже проиграли, та пляшет на их поле, но согласно загудели, поглядывали друг на друга с победным видом. Мол, ничего, русские медленно запрягают, зато быстро ездят.

Я видел, что на меня поглядывают, звание ученого международного класса обязывает, хоть и презирают за пристрастие к компьютерным играм.

– Свобода немыслима без веротерпимости, – сказал я. – А мы опять: запрещать, не допущать... Разве еще не дозапрещались?