Владимир Колотенко - Прикованные к тени
Мы пришли всей гурьбой, все в белых бахилах и белых халатах, на лицах - белые маски, а на головах белые косынки и шапочки...Мы были похожи на ангелов, и при желании можно было заметить у каждого белые крылышки за спиной... Да, мы назначили себя ангелами-хранителями своего младенца, нашего первенца, человека новой эпохи, эры...
Не без труда нам все-таки удалось пробиться в палату Азы. Молодая мама сияла со слезами счастья на глазах. Радость переполняла ее.
Мы увидели краснощекого пацана и не знали, радоваться или огорчаться.
- Вылитый Шут, - крикнула Ната.
Шут улыбнулся и, шутя, признал сына.
- И глаза мои, и нос мой... Это какой-то цугцванг!
Все наши страхи тотчас рассеялись: глаза как глаза, нос как нос, крохотные розовые пальчики без перепонок...
Это был первый ребенок на свете, геном которого содержал гены сосны, черепахи и человека. Пацан как пацан... Если бы...
- Ты говорил - граба и черепахи, - подсказывает Лена.
- Сосны или граба, я уже не могу вспомнить. Что вскоре бросилось в глаза - его рот. Жабий рот, черепаший. Как у Переметчика. От уха до уха. Если б только рот...
- Да уж, вылитый, - невесело пробормотал Юра.
Никто даже не улыбнулся.
- Взгляни на его рот, - прошептала мне на ухо Ната, - Гуинплен, не меньше.
- Куликова, - спрашивает Лена, - Ната Куликова или Горелова? Я их до сих пор путаю.
- Кажется... На ступенях роддома мы сфотографировались.
- Поплотнее, пожалуйста, - попросила Аня, ловя нас объективом.
Мы сбились в дружную кучку, улыбающуюся и счастливую.
- Шут, - сказала она, - ты не помещаешься в кадр.
И Шуту, подмяв под себя полы пальто, пришлось лечь у ног Азы.
- Слушайте, - смеясь, сказал он, - это какой-то цугцванг!..
Вскоре мы присмотрелись к младенцу, было от чего огорчиться: маленький Еремейчик! Его было так жалко, так жалко... И обидно. До слез...
Жора бы сказал: «Родили уроды уродца». Но он еще ничего об этом не знал. Он всегда был против всего из ряда вон выходящего. Все были, конечно, в ужасе от увиденного, но никто не подал виду, что поражен внешностью малыша. Только Аза не могла нарадоваться. Его большой рот до ушей - это была лишь малая толика тех уродств, которые в скором времени обнаружились у нашего мальчика. Боже праведный, что мы сотворили! Тина бы сказала - «Точно - упыри!».
Идея продлевать жизнь вечно была похоронена в ту же секунду. Ушков укорял:
- Что я говорил! Намудрили. Вот теперь и расхлебывайте.
И вдруг исчез. Просто пропал! Мы долго не могли его найти.
- Это какой-то цугцванг, - словно признавая и свою вину, признался Шут.
А Валерочка Ергинец, получивший к тому времени кличку «ВЧ», что значило «вонючий червь», только ухмылялся, мол, так вам и надо. Он ходил взад-вперед с прилипшими ко лбу волосами, потирая руки и похохатывая, иногда вставляя-выплевывая в разговор какое-нибудь труднопроизносимые и ничтожно-мерзкие словечки: «...похотливые мизантропы...», или «...удручающе-омерзительные особи...», или «...эти ученые недоучки...».
Он произносил это так тихо, что читать можно было только по губам. И не указывая ни глазами, ни пальцем, кому эти слова были адресованы. Так - в воздух! Самодовольно улыбаясь. Этот узколобый «ВЧ» был омерзительно-удручающе неприятен, но и, надо признать, старательно незаменим.
- Мал золотник?.. - спрашивает Лена.
- Да вонюч.
Только Аза не могла нарадоваться. А расхлебывать было что. Никаких уродств, собственно, не было. А было то, что мы хотели иметь, то, к чему все эти годы стремились - первый и единственный на Земле экземпляр: человек-рептилия-дерево. Химера, каких свет не видывал. Язык не поворачивается произносить это слово. И расплата не заставила себя долго ждать. Проблемы начались еще в роддоме.
- Меня привезли, - рассказывала потом Аза, - в следственный изолятор. Следователь, жалкий лысый очкарик в пиджаке, с закрученными, как осенние листья, лацканами, не скрывал неприязни. Он стоял передо мной, прилепившись правым плечом к стене и, вылупив зенки, смотрел на меня, как на телку.
Она плакала. Неприятности только начинались.
- Где сейчас твой малыш? - спросил Шут.
- Мой?!
Аза встала, взяла чью-то дымящуюся сигарету и глубоко затянулась.
- Мой, - повторила она, - чей же еще?
Она подошла ко мне вплотную и сказала шепотом:
- Будь ты проклят...
Но проклятие слышали все, и всем оно предназначалось. Мы проглотили это проклятие молча.
- Пусть будут прокляты все твои...
Она не договорила, но и так было ясно все, что она хотела сказать. Это были последние слова, которые она в сердцах процедила сквозь зубы, исподлобья сверкнув на меня глазами, полными злобы и презрения. Я на всю жизнь запомнил этот взгляд. Ни у кого из нас не возникало больше желания спрашивать. Всем было ясно, что наш план срывается и история наша развивается по другому, по не нами написанному сценарию. Но дело было, конечно, не в плане: что делать с Азой и ее малышом?
- Да уж, - только и произносит Лена. - А кто такой этот ваш Еремейчик с жабьим ртом?
- Уж... Жаба... Да, ладно... Ты видела, как улыбается жаба?.. Не отличишь! Ну и по сути - тютелька в тютельку... Мерзкое отродье, бррррр... И вот еще что... Ой, да ладно... Просто мурашки по коже. Жадный... А что может быть омерзительнее жадного мужика? Правда, он, собственно, и не мужик, так - ни то, ни се, ни рыба, ни мясо... Мокрица, слизняк... Одним словом...
- Ладно тебе! Хватит уже!.. Меня тошнит...
- Он даже зубы не чистит...
- Пощади, а?
- А вот пришлось с ним... рука об руку столько лет! К совершенству! Правда, работой это трудно назвать. И вот...
- На сегодня достаточно. Расскажи лучше о своей Пирамиде, - просит Лена.
- Хох! Это длинная история... Нам нужно выспаться перед завтрашними событиями.
- Ты думаешь, Тина будет звонить?
- Я на них рассчитываю.
Глава 24
Гениальное прозрение автора барона Мюнхгаузена воплотилось в жизнь в полной мере: вишневая косточка проросла. Не было, конечно, никакого деревца, растущего на голове, но было много такого, что свидетельствовало: гены черепахи и граба проявили свою коварную активность. Одним словом, мы родили уродца. Что уж там было - врожденные пороки развития, деформации, дизрупции или дисплазии - одному Богу известно. Нарушения морфогенеза, врожденные дефекты развития...
Об этом гудел весь город, слухи дошли и до правительства. В трамваях и парикмахерских, в поездах и на рынках из уст в уста ходили легенды: какая-то цыганка родила от негра обезьянку с хвостом... Чего только ни говорили! Народ ведь у нас на выдумку крепок. Даже в местных теленовостях промелькнуло сообщение о том, что экологический кризис, повышенное загрязнение окружающей среды выбросами промышленных предприятий, возможно, является причиной аномалий развития у новорожденных. И с этим срочно необходимо что-то делать. На неделе провели круглый стол... И как это бывает, вскоре забыли.
Но мы не забыли Азу. Мы были обездвижены, просто убиты. Даже Тина, явись она нам как спасательный круг, оказалась бы бессильна. Мы тонули. Какие уж тут планы, какие эксперименты?! Мы не строили никаких иллюзий, отказались и поставили мысленно крест на дальнейших исследованиях. Началась черная полоса.
Странно, но через две недели постоянного прессинга со стороны следственных органов нас оставили в покое. Никто, никто не выдал нашей тайны. Все рассказывали об Азе одно и то же: стало жаль цыганку, мыла посуду, полы, работа нелегкая, пойди-принеси-подай... Кушать подано! От кого забеременела? От какого-то африканца, ищи-свищи его... Мы-то тут при чем? Чем мы тут занимаемся? Ясно чем: изучаем работу клеток. Каких еще клеток, какого генома? О наших исследованиях можно почитать в «Nature» и в «Science» - вот... И даже в местных газетах - вот...
Наших работ читать не хотели. Нам было трудно защищать Азу от разбирательств, от жестокого своеволия власти. Она пропала, и мы, стыдно признаться, не искали ее. Мы даже шепотом не говорили о ней! Все как-то само собой утрясется, надеялись мы. И не смотрели в глаза друг другу. Это было время работы совести, она уж поприжала всех к стенке, может быть, даже поиздевалась над нами. А иначе как расценить тот факт, что у каждого обнаружились какие-то недуги, а у беременной Сони начались преждевременные схватки. Аза пропала. То там, то тут вдруг кто-то краем уха слышал о ней какую-то новость, мы втягивали головы в шеи и настороженно слушали: что? Без очевидного любопытства. Где она, как?.. Она стала мерилом нашей совести. Говорили, что она вместе с ребенком бросилась с моста в воду. Ударили первые морозы, и каждый из нас, представив себе весь этот ад, коря себя за причастность к случившемуся, качал головой: о ужас!.. Мы жутко переживали. Жутко! Я устал от людей!
- Еще бы! - говорит Лена.
Глава 25
