Крис Роберсон - Древний Марс (сборник)

Нам суждено было остаться в живых.

Время любит шутить шутки. Нам было суждено выжить, да, но после этого я три раза представлял себе, как сам убиваю графа Джека Фицджеральда. Я брал в руки камень и до смерти забивал им графа. Душил его же собственным галстуком. Просто уходил прочь, бросая его в сухом ущелье на растерзание всяким тварям.

Чтобы выбрать, куда двигаться дальше, я бросил клочок бумажки в находящийся у нас под боком канал. Течение было слабым, но выраженным. Я практически ничего не знал о запутанной ареографии Лабиринта Ночи (думаю, что в ней вообще никто не разбирался хорошо), но был уверен, что все воды впадают в Большой канал. А Большой канал, как всем известно, – хребет, нервная система операции Длительное возмездие. Поэтому я решил, что нужно идти по течению. Перед тем как отправиться в путь, я счёл важным выпить воды, о чем сообщил графу Джеку. Он приказал мне отвернуться, пока он, стоя на коленях, хлебал неестественно отливающую металлом марсианскую воду. И мы двинулись в путь под раздававшиеся с вышины дьявольские вопли.

Солнце не переместилось и на два пальца по полоске неба над каньоном, как граф Джек театрально вздохнул и уселся на швартовую тумбу, которые время от времени попадались на берегу.

– Мальчик мой, я просто не могу больше и шагу ступить, чем-нибудь не подкрепившись.

Всё вокруг выглядело бесплодным.

– Я вижу вот там кусты. На них висят плоды.

– Они могут быть смертельно ядовиты, маэстро.

– То, что полезет в рот марсианину, не сможет повредить здоровому пищеварительному тракту землянина, – провозгласил граф Джек. – Бог ты мой, в любом случае лучше уж быстрая смерть, чем мучиться, умирая с голоду.

Я счел этот аргумент несерьёзным. Граф Джек сорвал яйцевидный фиолетовый плод и деликатно откусил от него маленький кусочек. Мы немного подождали. Солнце пересекло выделенный ему кусочек неба.

– Без сомнений, я всё ещё жив, – сказал граф Джек и доел плод. – Похоже на слегка недозрелый банан с лёгким анисовым ароматом. Терпимо, и желудок полон.

Но уже через полчаса граф Джек заявил, что не может идти.

– Живот, Фейсал, мой живот. – Он нырнул за большой камень, и оттуда послышались стоны, проклятия и другие, более «жидкие» звуки. Он вышел весь бледный и в поту.

– Как вы себя чувствуете?

– Мне уже лучше, милый мой мальчик. Уже лучше.

Тогда я в первый раз подумал об убийстве.

Плод вывернул наизнанку не только его внутренности, но и душу. Тишина каньона не давала ему покоя, и он разговаривал. Боже мой, он не затыкался. Мне кажется, что я узнал мнение графа Джека Фицджеральда по всем существующим вопросам, начиная с того, как я должен был гладить его белые рубашки (оказывается, мне должно было завести отдельную миниатюрную гладильную доску специально для воротничков и манжет), до приёмов ведения войны между мирами.

Я пытался петь, чтобы заставить его замолчать. Обычно граф не мог устоять перед соблазном продемонстрировать своё превосходство. Я разразился маршем «Огонь! Огонь!» своим посредственным баритоном, потом затянул «Мечту солдата», и мой мужественный голос отражался эхом от окрестных скал.

Граф слегка прикоснулся к моей руке.

– Мальчик мой, дорогой мой мальчик. Не надо. Ты только делаешь невыносимое нестерпимым.

Во второй раз я был близок к физической расправе над ним.

Мы пришли к выводу, что если нам не суждено тут погибнуть – а такую мысль мы никак не могли допустить, то, чтобы выжить и вернуться назад на оккупированные территории, мы должны действовать сообща, а не быть просто маэстро и аккомпаниатором. В итоге мы начали делиться воспоминаниями. Я рассказал ему, как я рос в семье со средним достатком в зелёном Вокинге, о том, как учился в Королевской академии музыки, и о том, как рухнул мой мир, когда я осознал, что мне никогда не стать солистом и не выступать на сцене Альберт-Холла, Мариинского театра или Карнеги-Холла. Я ещё никогда не видел графа Джека таким искренним, человечным и полным сочувствия. Ни грана рисовки. Я видел перед собой творца. Он рассказал мне о своих страхах. О том, что дни палладиумов и понтификов ослепили его, и он слишком поздно понял, что однажды свет софитов перейдёт на другого, а ему придётся долго идти по тёмному спуску со сцены. Но у него были планы. Да, теперь у него действительно были планы. Долгий путь по пересечённой местности поразительно прочищает мозги. Он выплатит налоговому управлению всё, что им причитается, и будет держать при себе Ферида Бея только до тех пор, пока не накопит на резиденцию на Венере. Потом он завяжет с путешествиями по мирам, ему и так хватит скопившейся под ногтями космической пыли. Он вернётся в Ирландию, в графство Килдэр, купит сколько-нибудь земли и заделается непритязательным, загорелым парнем в твидовой жилетке. Он будет петь только в церкви, на торжественных мессах, приходских празднествах и лотереях. Ему кажется, что наступят ещё времена, когда он снова полюбит религию, причём не из-за того, что будет верить, а видя в ней привычное успокоение.

– Задумывались ли вы когда-нибудь о женитьбе? – спросил я его. У графа Джека никогда не было недостатка поклонниц, хоть и прошли уже те времена, когда они бросали ему на сцену трусики, а он вытирал ими лицо и бросал их обратно под одобрительный визг толпы. Правда, тогда седина ещё не забралась ему в усы и бороду. «Все по мне сохли». Однако отношений с намеком на нечто большее, чем ночь в постели и завтрак с шампанским, за ним не водилось.

– Никогда не считал это необходимым, мой мальчик. Я не из тех, кто женится. А ты, Фейсал?

– И я не из них.

– Да. Конечно. Но это то, что на самом деле нужно этому чертовому миру. Женщины, Фейсал. Женщины. Оставь мужчин наедине друг с другом, и они превратят мир в пустыню. Созидательная сила – это женщины.

Канал внезапно свернул, и мы стали свидетелями сцены, заставившей графа Джека замолчать. Здесь произошла битва не на жизнь, а на смерть. Кто выиграл, а кто проиграл, определить было невозможно. На выступах и арках повисли боевые треноги улири, смахивая на высушенных пауков. Останки дирижаблей, пронзённые каменными иглами, покоились в расщелинах. Куски человеческой и улирийской брони устилали весь каньон. Шлемы и кирасы давно опустели, дочиста выеденные неведомыми, скрывавшимися от солнца тварями, предпочитавшими обгладывать свои жертвы по ночам. Открывшийся нам пейзаж был усыпан искорёженными панелями обшивки, скобами, распорками, раздавленными баками, кучей бывших механизмов, которые мы даже и не пытались идентифицировать. Весь каньон, от края до края, перекрывал ужасный остов огромного космического корабля, оплавленного быстрым входом в атмосферу и разбитого от удара о поверхность. В нем зияли дыры, через которые легко пролетел бы целый дирижабль.