Георгий Гуревич - Приглашение в зенит (авторский сборник)

Но на ЭКСПО оконно–этажные догмы были не обязательны. Твори как вздумается! Раззудись, рука!

У американцев павильон и виде ячеистого шара, этакий стрекозиный глаз высотой в двенадцать этажей. У мексиканцев — раковина с рогами, У Канады — пирамида, поставленная на острую вершину. Павильон деревообделочников — в виде елок зеленых, жердочки вертикальные, жердочки горизонтальные, кубы, треугольники, болт с гайкой, палатка, труба. Дом будущего, сложенный из кубиков; каждый кубик — квартира. Похож на соты или на аул в Дагестане, где сакли лепятся по склону горы. И все это увито монорельсом, мелькают в воздухе вертолетики с прозрачными хвостами, грохочут ревущие “ховеркрафт” — суда на воздушной подушке… Шумно. Крикливо. Пестро.

Совсем скромно выглядел на этом фоне павильон искусства — обыкновенный павильон с колоннами у входа и нормальной очередью на полчаса. Впрочем, и там нашлось чему удивляться.

Удивляла экспозиция. В первый момент казалось, что устроители расставили экспонаты кое‑как, как пришлось, до сортировки руки не дошли. Рядом висели нежные мадонны эпохи Возрождения, угловатые, с яйцеобразными ликами красавицы модернистов, тут же стояли хищные, с покатыми лбами ацтекские идолы и соломенные чучела из Гвинеи — очень выразительные чучела, сплетенные из бамбуковых стеблей, например соломенная мать с соломенным ребенком. И так в каждом зале: старина, классика, экзотика, абстракции… Как оказалось, устроители выставки решили подчеркнуть извечность человеческих чувств и свойств и расставили экспонаты не по эпохам, как мы привыкли, а по темам: “Любовь”, “Материнство”, “Труд”, “Бунт”. Дескать, люди были людьми во все эпохи, всегда любили, всегда трудились и всегда бунтовали. Излюбленный мотив западной пропаганды: так было, так будет и незачем тужиться, стараться что‑то менять. Но само искусство решительно протестовало против идеи извечности. Не было сходства между соломой и мрамором. Не видел я мадонн в гвинейском плетении.

И еще удивляло обилие полиции. Так привыкли мы к музейной сонной тишине, к старушкам–пенсионеркам, дремлющим в углу зала среди драгоценных реликвий. Тут в каждом зале бродили три–четыре молодых охранителя в мышиных мундирах. Стоило вам остановиться у картины, сразу двое устремлялись с двух сторон с настороженным взором. Я спросил, не связана ли усиленная охрана с кражей. Нет, ответили мне, стража и раньше была не меньше. Но вот не уследили…

Для моего нового носа экспонаты еще и пахли по–разному. Ароматы мира были собраны для меня в этом музее. Горячей, сухой пустыней пахли египетские статуэтки, благородные греческие статуи — оливковым маслом, а римские — луком и молодым, недобродившим вином, кислятиной, чуть ли не уксусом. Копотью и лампадным маслом тянуло от византийских икон, а от безглазых готических статуй — золой и запекшейся кровью. Уверяю вас — кровью, уж я — то в угрозыске научился различать этот запах. Но роскошнее всего был букет гвинейских чучел: запах болотной прели, пряных цветов, бананов и еще каких‑то неведомых мне фруктов и острый запах звериного пота. Подогретая парфюмерная лавка! Духи, пролитые на печь.

А в каком‑то углу на меня повеяло чем‑то очень и очень знакомым: вроде бы холодной сыростью, резким ветром, сдувающим пар с дымящейся на морозе реки. Я поднял глаза. Ну конечно, полотно из Эрмитажа, Тицианова “Магдалина” с опухшими от слез щеками, впитавшая запах Невы.

Мистер Кэйвун дергал меня за рукав:

— Та пийдемо. Побачим цей закуток, иде був криминал.

— Я попробую сам найти, — сказал я.

Горячая пыль пустыни. Маслины и лук. Томатный соус с перцем. Тропические фрукты. Туман с привкусом серного дыма. Морская соль. Сырой ветер с реки.

— Тут она висела?

— Ну це не диво, — сказал украино–канадец, несколько озадаченный. — Пустый закуток, як же не бачить. Куда втикло це малювання — тзет из тзе квешен.

“Куда втикло?” Действительно, всю Канаду не обойдешь, принюхиваясь. Чем я мог помочь? Мог, в лучшем случае, проследить, каким путем выносили картину. Мог выявить при этом сопутствующие невскому ветру запахи. Может быть, они укажут на кого‑либо из служителей, помогавших ворам.

Первая ниточка — запах зимней Невы у Зимнего дворца.

Пахнет ли Невой дверь из этого зала, лестница, вестибюль, портал с колоннами?

Нет. Картины выносили не через главный вход.

Пахнут ли Невой окна?

Нет. Картины выносили не через окна.

Загадка для классического детектива: преступление в запертой комнате. Как ушел преступник, если не через дверь и не через окно?

Проще предположить, что ушел обычным путем, а запах выветрился.

Снова вернулся я к месту происшествия, попробовал составить ароматический букет. Чем пахло в углу, где висела картина?

Запах краски, запах полотна, запах сухого дерева — он присущ всем картинам. Запах речной свежести присущ всем картинам из Эрмитажа. Что еще можно различить?

Очень слабый запах опилок. Запах неоструганных досок. Запах спирта и имбиря — имбирного пива, возможно. Запах смолы и мыла — так пахнет кока–кола. Запах сырого сукна, обычный для всяких шинелей, для полицейских в том числе. Не слишком выразительный набор. Попробую зацепиться за имбирь и опилки.

Как ищешь по запаху? Так же, как и глазами. Допустим, нужна книга в голубом переплете. Водишь, водишь глазами по полке, сосредоточившись на голубом, прочие цвета скользят мимо. Так и тут: запахов много, но думаешь о нужном, на нем сосредоточился, прочие скользят мимо.

На лестнице и в вестибюле нет опилок и имбиря. У окон нет опилок и имбиря. Под окнами нет опилок и имбиря. Обхожу все здание по периметру. Нет нигде нужного букета.

Вот тайна! Не на вертолете же увезли полотна!

— Мистер Кэйвун, собак вы приводили?

Инспектор разводит руками. За кого я их принимаю? У местной полиции великолепные ищейки, призовые, знаменитые. Конечно, в первую очередь полиция привела собак. Но ищейки не взяли след.

Собаки след не взяли. Стало быть, на один только запах надеяться нельзя. Какая‑то есть человеческая хитрость, сбившая с толку собак. Не только носом, но и умом искать надо.

И тут я обратил внимание на боковую дверцу, которая пахла не зимней Невой, не опилками и имбирем, а вовсе креозотом — нестерпимо вонючим и противным креозотом. И я подумал: к чему тут, в музейном помещении, креозот? Не хотел ли кто‑нибудь сбить со следа собак? И еще я подумал, что собаки ничего не подумали бы, они бы просто нос отворотили от неприятного запаха.

— Мистер Кэйвун, куда ведет эта дверца?

Вызванный служитель объяснил: дверца ведет в запасник. На выставку прислали очень много картин, больше, чем помещается на стенах. Часть экспонатов хранится в запаснике. Некоторые еще будут вывешены, другие отправляют владельцам за ненадобностью.