Геннадий Прашкевич - Костры миров (сборник)

— Ну, фонтанчики над горбом.

— Никаких фонтанчиков! Это тебе не цирк. А горбы… Вот горбы были!

— Не было горбов, — обиделся в свою очередь Агафон. — Это, Серп, тебя болезнь гложет!

— Вышла моя болезнь! — ревел Сказкин, как бензиновая пила. — Вышла с моим трудовым потом!

— Ну, если не болезнь, значит, осложнения, — догадывался Агафон. — Болезнь, видишь, вышла, а осложнения налицо!

— Осложнения? — снова взрывался Сказкин. — А корову, мой Агафон, корову тоже осложнения слопали?

Не желая участвовать в бессмысленных спорах, я уходил на берег залива.

Над темной громадой вулкана Атсонупури зависал серебряный хвост совсем небольшой Медведицы. В молчании, в легкой дымке, в курчавящихся волнах мнилось что-то немирное. Вдали, где туман почти касался воды, что-то тяжело плескалось.

Касатка?

Дельфин?..

На секунду я видел острые очертания плавников.

Один… Два…

При желании увиденные мною плавники вполне можно было принять за горбы большой рыбы.

Подумаешь, рыба!

«Вообще, — решил я, — надо мужиков развести на время. Не ровен час, подерутся!»

И посмотрел на зазубренный гребень кальдеры.

Почему бы не прогуляться туда? Почему бы не завершить маршруты прогулкой в Львиную Пасть?

В лагере я так и объявил:

— Завтра, Серп Иванович, заглянем с тобой в Львиную Пасть!

— Ты что, начальник? — удивился Сказкин. — Ты где, начальник, найдешь тут льва?

Я ткнул пальцем в зазубренный гребень кальдеры:

— Видишь? Туда и полезем завтра.

— Это же в гору! — обиделся Серп Иванович.

— Дело есть дело! — отрезал я.

А завистливый Агафон вздохнул:

— Пруха пошла тебе, Серп. Я, считай, полжизни провел под этой горой, а умру и не узнаю, что за нею лежит.

— Тоже мне пруха! — презрительно хмыкнул Сказкин, и я ему посочувствовал.

В самом деле, будь у Серпа Ивановича другой характер, он, возможно, до сих пор плавал бы по всем морям мира, а не сидел со мной на пустом острове.

Но случилось однажды так.

После почти двухлетнего отсутствия явился Серп Иванович в родное Бубенчиково. «Вот, причаливаю! — заявил он жене. — Все решил бросить, буду счастливо дома жить. Навсегда, значит, к тебе причаливаю». Но Елена Ивановна Глушкова, уже бывшая Сказкина, о чем он тогда еще не знал, так ответствовала: «Да нет уж, Серп. Ты давай плыви дальше, ищи свой причал. А я уже давно причалила. К нашему участковому».

Милиционера, носившего фамилию Глушков, Серп Иванович трогать не стал, но пуховики и перины, вывезенные им из Канады, самолично распылил мощным бельгийским пылесосом, а сам пылесос посек миниатюрным, но вовсе не декоративным малайским топориком.

Хорошего мало.

По ходатайству участкового визу Серпа Ивановича напрочь закрыли.

Тогда Серп Иванович и покинул Бубенчиково, стремясь на знакомый восток, к океану.

Свободу узникам Гименея!

Душная ночь.

Душное утро.

Гигантские, в рост человека, душные лопухи. Над лопухами белое душное небо, ссохшееся, как рыбий пузырь.

На шлаковых откосах кальдеры мы еще могли утирать лбы, но в стланике лишились и этого некрупного преимущества — стланик, как капкан, захватывал то одну ногу, то другую.

— Ничего, — подбадривал я Сказкина. — Скоро выйдем на каменный склон, пойдем вдоль берега. Там ходить легче. Пару часов туда, пару обратно, к пяти, точно, вернемся.

— Да ну, к пяти! — не верил Сказкин. — Мы еще на гребень не поднялись.

— Тушенку взял? — отвлекал я Сказкина от мрачных мыслей.

— Зачем, начальник? Сам говоришь, к пяти вернемся.

— А фал капроновый?

— Зачем, начальник?.. — начал Сказкин, но осекся на полуслове.

Прямо перед нами, вверх по растрескавшимся, грозящим в любой момент обрушиться каменным глыбам, в диком испуге промчался, косолапя и даже подвывая, довольно крупный медведь-муравьятник. Перед Тем как исчезнуть в зарослях бамбуков, он на мгновение приостановился и перепуганно подмигнул нам сразу обоими глазками.

— Что это с ним?

— А ты посмотри! Ты посмотри, начальник!

Я обернулся к воде.

На сырой гальке, грязной от пены набегающего наката, на растревоженной, взрытой недавней борьбой сырой гальке, здесь и там валялись останки порванного на куски сивуча. Судя по белесым шрамам, украшавшим когда-то шкуру зверя, это был не какой-то там сосунок, а нормальный, видавший виды взрослый секач, с которым, как с коровой Агафона, не стал бы связываться никакой медведь-муравьятник.

— Начальник… — почему-то шепотом позвал Сказкин.

Не слушая его, я бросил рюкзак на камни и сделал несколько шагов к месту побоища.

— Не ходи, не ходи к воде!

— Почему, черт побери?

— Ты же видишь!

Плюнув в сторону Сказкина, я забрался на каменистый мысок и наклонился над взбаламученной водой.

Правда… ничего особенного я не увидел.

Какие-то мутноватые пленки, отблески, смутные водоросли, посеребренные пузырьками воздуха… Что-то вроде шевельнулось там в глубине… Что-то неясное… Смысла нет определять такое словами…

Я отпрянул.

Наверное, обломки судна, подумал я.

— Начальник, — издали умолял Сказкин. — Вернись. Не надо ходить к воде, начальник, не надо. Я точно, клянусь, видел рыбу. Большую. Точно видел, не вру!

Глаза у Сказкина отдавали легким безумием.

От его шепота, от смутных кружащих голову бездн, от странных отблесков в водной бездне спину мне тронул дикий холодок.

— Идем, начальник!

Пусто.

Тревожно.

Вверх не вниз, сердце не выскочит.

Отдышались мы уже на плече кальдеры. Ловили запаленными ртами воздух, старались не глядеть друг на друга. Если Серп и правда видел несколько дней назад большую рыбу, на гребень кальдеры за нами она все равно не полезла бы. Чего, правда, испугались?

И все же…

Сивуч!

Не какая-то там дворняга, а опытный секач! Кто его так?

Осмотревшись, Сказкин пришел в себя.

— Смотри, начальник, — сказал он мне, — вот я весь нервный стал, а все равно красиво.

Он имел в виду пейзаж, представший перед нами.

Гигантские вертикальные каменные клешни мысов почти смыкались на островке Камень-Лев, одиноко торчащем в узком проливе. Островок действительно походил на гривастого льва. Это сходство так потрясло Сказки на, что он окончательно пришел в себя:

— К пяти вернемся, скажу Агафону — козел! Жизнь прожил, козел, а красивых видов не видел!