Александр Мирер - Обсидиановый нож

Похоже было, что все три разновидности листьев сидят на общих стволах и ветках. Довольно неприятное открытие: внутренний войлочный слой был сплошным муравейником. Здоровенные крупные муравьи сновали, прятались от света, когда Колька раздвигал листья. И каждый раз напротив его рук оказывалась лупоглазая крапчатая лягушка — сидела на войлоке, растопырив пальцы с круглыми присосками… Почему — то муравьи не трогали лягушек. Симбиоз! Внизу, под основанием лежанки, проходил туннельчик. Стоило заглянуть в него, как с двух сторон выпрыгивали крысы, таращились на Колькины руки, а в самой глубине кто — то что — то грыз, похрюкивая… Наконец, Колька обнаружил муравьиный город под травяным ковром на полу; а на потолке — сотни, если не тысячи зеленых богомолов, а между ними еще лягушек, сине — зеленых, под цвет листьев. Вот так зоопарк! Сразу зачесалось все тело, будто по нему ползают насекомые. Он осмотрел себя, лежанку — нет, наружу муравьи не выползают… И тут обнаружились еще штучки: иод колчаном Ахуки находилась подзорная труба, серьезное сооружение с трехдюймовым, по меньшей мере, объективом! Не решаясь без хозяина ворошить вещи, Колька разглядывал окуляр и объектив, присаживался на корточки. Стекла были отличной шлифовки, оправы — полированные, серебряные. Несомненно, работа не европейская…

Проснулся Володя, окликнул — появился Ахука. Взбудораженный, очень решительный. Взволнованно стреляя глазами, промассировал Володе икры. Колька оценил это мероприятие и тоже занялся массажем. После завтрака был еще сюрприз — явился Брахак. Свежий, подбритый, поглаживал круглую седую бородку. Как — то он ухитрился их догнать? Он чопорно покосился на неизменного Тараса Бульбу, который сидел за спиной Ахуки и делал вид, будто ищет у него в голове. Ахука быстренько спровадил лохматого приятеля на дерево, за писчим материалом — мел у него и у Брахака был при себе.

Воистину, они были мастера на все руки! Первым делом Брахак растолковал, что Рафаил будет спать сутки, а потом встанет на ноги: солнце описало полукруг на листке и вновь поднялось над линией горизонта и над изображением спящего. Тут же Брахак показал мимически: Рафаил поднимается и идет неуверенно, хромая… На лице Брахака были характерные Рафаиловы складки — от носа по щекам.

Колька улыбался, кивал. Насчет Рафаила надо решать с девушкой, это он усвоил твердо.

Разыгрывалась очередная сцена. Брахак величественно изобразил любопытство и стал как бы расспрашивать Володю, показывая на очки. Тот пожимался и хмыкал — опять очки… Брахак принялся за пистолет, потом за голубого жука Ахуки — у меня, мол, красный. И хлопал себя по уху — не понимаю и не понимаю. Игра была виртуозная, но чувствовалась некоторая принужденность, что ли. «Неохота ему Ваньку валять, не тот возраст», — невольно приходило в голову. И правда, дело пошло веселей, когда подключился Ахука. «Каспу!» — воскликнул он, указывая на свою голову. «Каспу, каспу», — подтвердил Брахак. Так они назвали части тела, дерево, обезьяну, крысу. Колька успел кое — что запомнить, но первым понял их намерения Володя.

— Николай, это по твоей части. Предлагают изучить язык.

Эх, разве успеешь? Даже с гипнопедией двух недель не хватает, чтобы мало — мальски начать объясняться… Колька поджал губы — пустое дело. Ахука страстно перехватил лист и летящими, торопливыми движениями нарисовал Рафаила, встающего со своего одра, и тут же Володю, беседующего с ним, Ахукой. Для убедительности он затушевал солнце оранжевым мелком. Володе и себе придал вид глубокомысленный и заинтересованный. Бурмистров показал на изображение солнца, обвел над головой полукруг и поднял один палец — правильно, дескать, я вас понял? Одни сутки? Брахак любезно покивал. Правильно, правильно!

Брахак был любезен дипломатически, Ахука сверкал раскаленными очами и только что не тянул гостей за собой. Ему не стоило большого труда убедить Кольку, что Рафаил спит, очень крепко спит, и прежде надо пойти учиться, а после к больному. Кольку подхватило и понесло ожидание чуда…

Карпов Николай, двадцати шести лет, аспирант, третий член экипажа баросферы «Пространство–1», был человеком увлекающимся, как бы в противовес флегматической внешности — массивному телу, пшеничным волосам, особенно светлым в бороде, и бледно — голубым эмалевым глазам. В детстве он увлекался хулиганством, в университете — парашютным спортом, дзю — до, горными лыжами. Занявшись языком для кандидатского минимума, неожиданно увлекся лингвистикой, научился читать прилично на трех. языках и кое — как на четвертом, испанском. Однажды шеф сказал ему: «Правильно, Карп. Обязан человек рыдать от некоммуникативности этого мира. Рыдать и преодолевать». Он тоже верил в чудеса. Ах, как это хорошо, отлично — верить в чудеса! Колька из последних сил старался удержаться в роли человека с пистолетом, временного капитана экипажа, ответственного за безопасность. «Анализ, внимание к каждой мелочи, пусть даже подозрительность», — напоминал он себе. Грубейшая, в сущности, ошибка — отдаляться от Рафаила… «Да, но что мы увидим, сидя рядом с больным?»

Они пошли, конечно. Успокоились рассуждением, что хозяева, пожелай они устроить подвох, так же легко управятся с двумя здоровыми, как и с одним раненым. Пошли на восток, по извилистым аллейкам. Впереди Брахак, они двое, и позади Ахука. Здешний лес просматривался насквозь. Разделенные небольшими интервалами, стояли круглые, сужающиеся к крышам зеленые дома. Казалось, необозримое стадо черепах расползлось по лесу и замерло, притаившись. Травяные дорожки петляли между домами, из — за метровой зеленой брони не доносилось ни звука — тишина… Под пальмами — гигантские, с ровными краями тени. Еще, и еще, и еще дома, одинаковые, группами, кучками, как замаскированные перед атакой танковые полки. Колька шел и думал, что в земном лесу эти зеленые холмы непременно оказались бы танками, и под броней, глубоко, скрывались бы напряженные и печальные танкисты. Курят, и смотрят вверх, в люки, в умирающую зелень масксетей… Да, очень тих был этот город. Шуршали шаги редких прохожих, и еле слышно доносилась музыка — струнная или духовая, не разберешь. По окраине их ведут, что ли?

Ахука посмеивался тонким, кудахтающим смехом. Вдалеке взлетели тоненькие женские голоса — выпевали что — то жалостное. Охотник с голубым амулетом, владелец подзорной трубы, смеялся, тряс клочковатой бороденкой.

Запал проходил. Кольке становилось жутко.

— Эх, Бурмистров… Не сваляли мы с тобой дурака?

Володя казался совершенно умиротворенным. Сосредоточенно надув губы, он вертел очками во все стороны, чтобы ничего не упустить из вида. Он выглядел удивительно дико в этой обстановке — толстый, очкастый, неуклюже переваливающийся на белых ногах. Пальцы, которыми он прижимал очки, были тонкие, мягкие, словно без костей.