Харлан Эллисон - Все звуки страха (сборник)

Ясноглазый стоял, охваченный неудержимой дрожью — казалось, каждую жилку его тела трясет жестокая судорога. Шишковидная железа так и пульсировала. А внутричерепной нарост — присутствие которого в человеческом мозгу означало бы мгновенную смерть — нарост, что полностью повелевал согласованными мыслительными процессами Ясноглазого и увеличивался впятеро, стоило ему сосредоточиться — так, что левый висок вздувался от напора, нарост этот теперь сжался, спал, всосался обратно в серое вещество мозга, втянулся в глиому. Понемногу, постепенно, пока жуткий огонь, исходивший из глаз, снова смягчался, к Ясноглазому стало возвращаться самообладание.

— Много же тысячелетий миновало с тех пор, как это последний раз потребовалось, — лишь прошептал он и ненадолго задумался о тех силах, которыми обладала его раса — о многих силах, давным-давно преданных забвению.

Теперь, когда все было кончено, гигантский крысюк пристроился на боку и принялся зализывать мех там, где зияла рана, — там, куда одна из бешеных тварей все-таки успела запустить клыки и вырвать клок мяса.

Ясноглазый подошел к крысюку.

— Что за несчастные существа! Ведь они совсем одиноки!

А Томас методично продолжал зализывать раны.

Несколько суток спустя, все приближаясь и приближаясь к месту назначения, они вышли к берегу большой реки.

Когда-то здесь неслись бурные воды, разгоняющиеся в сокрушительный, полный звуков и красок поток; теперь же река вяло проталкивалась к морю, с трудом пробиваясь по собственному руслу и застаиваясь в заломах. Заломы были из трупов.

Чудовищно раздутые, белые, как опарыши, тела, давно потерявшие человеческий облик, заполняли всю реку от берега до берега. Неисчислимые тысячи тел, нагроможденные бесконечными кучами, переплетенные и приплюснутые друг к другу так, что реку запросто можно было перейти по верхнему слою безбородых мужских лиц, белых женских грудей и животов, скрюченных детских ручонок. Все трупы словно долго вымачивали в кипятке.

Так оно, впрочем, и было.

И вверх, и вниз по течению — насколько позволяли видеть изгибы реки жуткая картина не менялась. Никакого движения. Только трупы слегка покачивались от хилого напора воды. А смрадная вода едва просачивалась сквозь груды плотно наваленных тел. И все же река еле слышно журчала и булькала, лаская гниющее мясо в отвратительной пародии на себя же, — как журчала и булькала она некогда, омывая и полируя гальку и валуны.

Именно это и казалось самым жутким в реке мертвецов — то, что течение — пусть хилое и затрудненное продолжалось вопреки всему. Продолжалось с самого зарождения мира. Ибо мир никуда не делся. И он был безразличен к происходящему.

Ясноглазый молча смотрел на мертвую реку. У подножия небольшого. откоса, где кончалась береговая линия, тела валялись беспорядочными грудами. Тогда Ясноглазый втянул в себя воздух — напряженно, с усилием, — и дрожь вновь охватила его. Когда дрожь еще усилилась, во влажно-гниющем русле реки началось какое-то шевеление. Тела вдруг задвигались. Заворочались, будто под напором непрестанного и все усиливающегося потока- А потом — одно за другим — стали отлепляться друг от друга и выстраиваться рядами. По всей длине реки тела как бы сами собой поднимались, перекатывались — и понемногу двигались. Потом откуда-то издалека, где их размеренного перемещения уже не увидеть, донесся рев высвободившейся из заломов воды — она хлынула вперед, вырвавшись из-за стен некогда человеческой плоти.

Пока Ясноглазого не отпускала дрожь, его хрупкое тело так и сочилось силой — глаза, казалось, источают пульсирующие токи страшной энергии. Наконец река трупов вырвалась из заломов, поток снова стал- свободен.

Вода неслась громадной пенной волной — все дальше и дальше по руслу вдоль заваленных трупами берегов. Вырвалась из глубокого каньона слева от Ясноглазого будто дикий зверь, которого долго держали под запором, а потом вдруг выпустили на волю. Река булькала и бурлила — кидалась вперед мимо стоявшего на берегу Ясноглазого — и уносилась вдаль, скрываясь в извиве русла.

Ясноглазый чувствовал, как дрожь проходит. А река становилась все полноводнее и с каждой секундой текла все ровнее. Она равнодушно погребала гнилые и вздутые человеческие останки, что погружались теперь в темные мутные глубины.

Глаза дрожащего существа, глаза гигантского крысюка, глаза безразличного дня освобождались наконец от жуткого зрелища распада и смерти.

Все эмоции одна за другой стирались теперь с лица Ясноглазого исчезали с той же быстротой, с какой река хоронила свою скорбную добычу. С лица пропадали следы страшной тоски — той тоски, распознать которую не было дано, ни одному человеческому существу.

Наконец Ясноглазый повернулся и вместе с крысижом направился вверх по течению реки. Навстречу утру.

Само Солнце помрачнело, когда над ними пролетали истекающие кровью птицы. Громадные, бесформенные, несколько угловатые тучи птиц — всех видов и размеров. Летели они безмолвно. Пересекая широкое серое чело неба, они почти затмили Солнце — и летели все дальше — в никуда. Вдруг сделалось холодно, будто в склепе. Летели птицы, впрочем, на восток. Но не к теплу, влекомые инстинктом или ведомой им целью, — а просто куда-нибудь — в никуда. Пока не слабели, не гибли — и не падали. Какая там манна! Просто дерьмо! Полуживые отбросы, что падали сотнями вонючих комков из отчаянно бьющих крылами стай.

Многие падали, уже едва-едва подрагивая крыльями словно сделались слишком слабы, чтобы сражаться с воздушными потоками. Словно вещество их крошечных примитивных мозгов оказалось разжижено — стало студнем, неведомой силой раздавлено в гнойную муть, дождем капающую у них из глаз… Жизнь как будто больше их не заботила — и еще меньше заботил их этот отчаянный и бессмысленный полет на восток — в никуда…..и они истекали кровью.

Настоящий дождь больной и обесцвеченной птичьей крови. Моросящий дождь. Капли падали и на Ясноглазого, и на жесткую шкуру крысюка, и на деревья, и на безмолвно-недвижную темную землю.

Только ровное и мертвое беззвучие миллионов крыльев — все машущих и машущих…

Ясноглазый вдруг всем телом вздрогнул — и отвернулся от жуткого зрелища птичьих стай. Почувствовал, что больше не может на это смотреть — и не способен справиться с этим подобно тому, как справился со сворой диких псов или с рекой трупов. Тогда он стал искать отдушину в собственных видениях.

И вот что Ясноглазый увидел…

В самом сердце того места, где ему пришлось так долго прожить, он спал, ощущая вокруг себя еле заметное изменение токов воздуха. Куда менее различимое, чем жужжание автоматики, от которого слегка вибрировали стены, — но и не столь тонкое, как смена пространственной ориентации. Скорее похоже на некий мягкий «сдвиг» частичек всего-всего вокруг Ясноглазого. На краткое мгновение все-все как бы вышло из ритма — до странности невнятно и неопределенно — и Ясноглазый тут же проснулся. Происходило нечто, предустановленное расой Ясноглазого тысячелетия тому назад. При этом странному самовозбуждению тех самых частичек следовало произойти лишь по завершении неких событий.