Юрий Козлов - Проситель

Первый: вечно убывающая, но и вечно же неиссякающая иллюзия приумножающего деньги человека, что, занимаясь этим делом, он остается не чуждым неким общечеловеческим добродетелям -- скажем, искренней вере в Иисуса Христа, Аллаха или Будду -- и одновременно точное и ясное -- беспощадное -- понимание, что это не так.

Второй: ощущение необъяснимой связанности с миром денег (естественно, на уровне личностной интерпретации этого самого мира: кто-то суетился с жалкими депозитишками в обманных коммерческих банках, а кто-то, присосавшись к нефтяной или газовой государственной трубе, делал по миллиону в день, хотя сути дела это не меняло) и одновременно понимание, что это скверно, и одно(точнее, уже двувременно) понимание, что разорвать эту непонятную, неизвестно как возникшую, объявшую человека до дна души связь сможет только смерть.

Или социальная революция.

Или атомная война.

Может статься, в дополнение к единице "киллер" в муках (если творчества, то чьего?) рождалась сверхновая -- универсальная -- единица измерения для всего сущего? Но она уже определенно не была привязана к таким устаревшим категориям, как добро и зло, грех и добродетель, правда и ложь, да, пожалуй (в отличие от единицы "киллер"), жизнь и смерть.

Берендееву, впрочем, было не отделаться от ощущения, что это не человечеству отпускался шанс осмыслить, измерить и тем самым подчинить своей воле безмасштабное сверхновое нечто, а само сверхновое нечто измеряет нечто человечеством, как линейкой, причем в режиме ликвидации линейки, как если бы ее, пластмассовую, опускали в разливочную форму (совали как градусник), дабы измерить температуру расплавленного металла. Не для того, конечно, чтобы действительно измерить, но чтобы посмотреть, как быстро растворится в раскаленной подмышке (в американском варианте -- в раскаленном рту или в раскаленной заднице) несчастная, объявленная градусником линейка.

Выходило, чтобы измерить (при этом неважно, субъектом или объектом измерения служило человечество) сверхновое нечто, человечеству надлежало убыть, исчезнуть, перестать существовать. Что в общем-то не представлялось кощунственным, поскольку у Берендеева не было ни малейших сомнений, что задумывалось человечество для одного, вытворяло же в данный момент, надо думать, дико гневя задумавшего, совершенно другое. То есть если уподобить человечество компьютеру, оно произвело внутри себя перестройку: не только перестало слушаться команд программиста, исполнять то, ради чего было задумано, но и определенно восстало против этого самого программиста. Не веря в скорое его пришествие с антивирусными дискетами, взялось сплошь и рядом посылать его... Превратилось из homo sapiens в homo change, коему прежние законы -- тьфу! Стало быть, именно homo change предстояло (посредством собственной шкуры?) измерить загадочное нечто. А может, homo change как раз и являлся этим самым нечто и, следовательно, измерить ему предстояло... самого себя?

Писатель-фантаст Руслан Берендеев попытался поставить себя на место даже не программиста (это было бы в высшей степени кощунственно), но рядового дисциплинированного пользователя. Что бы он стал делать даже не с компьютером (это слишком сложно), а, допустим, с телевизором, который вместо того, чтобы показывать разные программы, взялся бы свирепо поливать все вокруг (естественно, без малейшего подозрения на возможный пожар) пеной, как огнетушитель?

Как минимум выключить из сети, отсоединить от источника питания, энергии.

Что в данный момент и проделывал Господь с человечеством, поскольку сам покуда являлся источником питания и энергией.

Вот только монополистом, эдаким РАО "Единая энергетическая система" (не России, но человеческой цивилизации), Господь более не являлся. Там и здесь возникали альтернативные источники энергии совершенно неведомого, точнее, ведомого, но весьма многообразного, а поэтому трудно определяемого происхождения. Ведь обмануть человека, как некогда заметил великий Пушкин, не трудно, он сам обманываться рад. Подобное многообразие дезориентировало благонамеренных граждан, мешало им проявлять душевную стойкость, так как стойкость можно проявлять против чего-то конкретного, но не сразу против всего, за вычетом, естественно, практически непросчитываемого Божьего промысла.

Владелец (владельцы?) альтернативных источников энергии стремился разъять и приватизировать Господа и дух его, то есть разъединить источник энергии и, так сказать, линию электропередачи. В таком случае Божий промысл имел все шансы превратиться в нечто локализованное и интернированное, в "вещь в себе", как заключенный Временным правительством под стражу последний российский император. По линии же электропередачи заскользила бы альтернативная, то есть (без-, анти-, вне-) божественная энергия. У Господа, следовательно, оставалось два пути: сражаться и победить, пронзить энергетическим копьем "альтернативщиков", как некогда Георгий Победоносец -- вредоносного змея, или разом, пока еще рука Господа лежала на рубильнике, отключить энергию, погрузив человечество во тьму.

Пока что, похоже, Господь раздумывал.

Берендеев знал над чем.

Господь думал о немногих праведниках среди многих неправедников, на коих совместно должна была пасть вторая великая тьма египетская.

Ожидание Господнего решения и, как следствие, устранение от решения личного -- что его ничтожная воля в сравнении с волей Всемогущего? -- быстро и незаметно впиталось в плоть и кровь писателя-фантаста Руслана Берендеева, сделалось той самой осью, вокруг которой, как прежде вокруг любви к Дарье, вокруг семьи и творчества, вокруг недовольства советской действительностью и стремления комфортного внутри нее существования, вращалась, как планета, его сущность. И было это нехорошее, нечестивое ожидание, как если бы, веруя в карающую мудрость Господа, Берендеев ожидал проявления этой самой карающей мудрости не в строгости, посте и молитве, но пиршествуя в некоем похабном Вавилоне, на роль которого нынче могли претендовать едва ли не все города земли.

Не последней в этом списке значилась и Москва.

"Вот и еще денек отпиршествовал, а Божьего наказания все нет", -- думал с чугунной башкой, чугунным треблом, но с облегченными с помощью очередной блудницы чреслами тяжело отходящий ко сну писатель-фантаст Руслан Берендеев. То есть, конечно, он думал не так грубо и примитивно, а очень даже художественно и трагично. Главное же -- отстраненно, как если бы это кто-то другой пиршествовал и неправедно облегчал чресла. Но сути дела это не меняло. Нечто важное, если не сказать -- определяющее отсутствовало в новой сущности Берендеева. Оно не восполнялось ни деньгами, которых отныне у него было в избытке, ни сверхизбыточной же свободой, ни суперсверхизбыточным одиночеством.