Солярис. Эдем. Непобедимый (сборник) - Лем Станислав
– Садись, братец, – сказал астрогатор.
Роган сел. Горпах встал, подошел к умывальнику, плеснул водой на лицо и шею, быстро и резко вытерся, надел куртку, застегнулся и сел напротив Рогана. Глядя ему в глаза своими светлыми, словно слезящимися от сильного ветра глазами, равнодушно спросил:
– Как там с этим твоим… иммунитетом? Обследовали тебя?
«Ну, значит, он только об этом…» – промелькнуло в голове у Рогана. Он кашлянул.
– Да, врачи меня обследовали, но ничего не обнаружили. Похоже, что Сакс был прав насчет этого ступора.
– Ну да. Больше они ничего не сказали?
– Мне – ничего. Но я слыхал… они рассуждали о том, как именно туча отличает здоровых от парализованных… и что из этого следует.
– Интересно. Что же именно?
– Лауда говорил, что у парализованного активность мозга такая же, как у новорожденного. Во всяком случае, очень сходная. И, кажется, в таком вот остолбенении, какое было у меня, тоже получается нечто в этом духе. Сакс считает, что можно соорудить тонкую металлическую сеточку, спрятать ее в волосах… и она будет высылать слабые импульсы, именно такие, как мозг парализованных. Что-то вроде шапки-невидимки. И таким образом можно было бы замаскироваться от тучи. Но это всего лишь предположение. Неизвестно, получится или нет. Они хотели бы провести эксперименты. Но у них не хватает кристалликов, а мы не получили и тех, что собрал «Циклоп»…
– Ну ладно, – вздохнув, сказал астрогатор. – Не о том я хотел с тобой говорить… То, что мы скажем друг другу, останется между нами. Ладно?
– Ладно… – проговорил Роган, и напряжение вернулось.
Астрогатор теперь не глядел на него, будто ему трудно было начать.
– Я еще не принял решения, – вдруг сказал он. – Другой на моем месте бросил бы монету: возвращаться – не возвращаться. Но я так не хочу. Я знаю, как часто ты не соглашаешься со мной…
Роган открыл рот, но командир жестом велел ему молчать.
– Нет, нет… Так вот, ты имеешь шанс. Я тебе его даю. Решение примешь ты. А я сделаю, что ты велишь.
Он взглянул в глаза Рогану и сейчас же опустил свои тяжелые веки.
– Как это… я? – еле выговорил Роган. Чего угодно он мог бы ожидать, только не этого.
– Да, именно ты. Конечно, как мы условились, это останется между нами. Ты примешь решение, а я буду действовать. И я буду отвечать за все перед Базой. Приемлемые условия, правда?
– Вы это… всерьез? – спросил Роган, просто чтобы растянуть время: он и без того понимал, что все это правда.
– Да. Если б я тебя не знал, я дал бы тебе время подумать. Но я знаю, что ты ходишь и думаешь о своем… что ты давно уже принял решение… но мне бы, наверное, не вытянуть его из тебя… Так вот – ты скажешь мне здесь, сейчас. Потому что это приказ. На это время ты становишься командиром «Непобедимого». Не хочешь сразу? Ладно. Даю тебе минуту.
Горпах встал, подошел к умывальнику, потер ладонью щеки так крепко, что захрустела седая щетина, и начал как ни в чем не бывало, глядя в зеркало, бриться электробритвой.
Роган и видел его, и не видел. Первым его чувством был гнев на Горпаха, который так беспощадно с ним поступил, предоставив право, а вернее – обязанность, решать, связывая его словом, и в то же время заранее принимая на себя всю ответственность. Роган знал астрогатора достаточно, чтобы понимать, что все это было обдумано заранее и ничего уже не переиграешь. Секунды бежали, и нужно было говорить, через минуту, сейчас, а он ничего не знал. Исчезли все аргументы, которые так хотелось бросить в лицо астрогатору, все, что во время ночных раздумий выстраивалось в конструкцию, казавшуюся железно несокрушимой. Те четверо погибли – почти наверняка. Если б не это «почти», не о чем было бы и раздумывать, корабль просто улетел бы на рассвете. Но сейчас это «почти» начало в нем разрастаться. Пока он был рядом с Горпахом, он считал, что следует немедленно стартовать. А теперь чувствовал, что такой приказ у него в горле застрянет. Знал, что это был бы не конец, а начало дела о Регис. Это не имело ничего общего с ответственностью перед Базой. Эти четверо остались бы на корабле, и уже никогда не было бы по-прежнему. Команда хотела возвращаться. Но он вспомнил свои ночные блуждания и понял, что через некоторое время люди начали бы об этом думать, а потом и говорить. Сказали бы себе: «Видали? Бросил четверых и улетел». И кроме этого, ничто не шло бы в счет. Каждый человек должен знать, что другие его не бросят – ни при каких обстоятельствах. Что можно все потерять, но люди должны быть на борту – и живые, и мертвые. Этого правила не было в уставе. Но если б ему не следовали, никто не смог бы летать.
– Я слушаю тебя, – сказал Горпах.
Он отложил бритву и уселся напротив Рогана.
Роган облизал губы.
– Нужно попытаться…
– Что?
– Найти их…
Свершилось. Он знал, что астрогатор не воспротивится. Собственно говоря, он сейчас был абсолютно уверен, что Горпах именно на это и рассчитывал, что сделал это умышленно. Чтобы рисковать не в одиночку?
– Так. Понимаю. Хорошо.
– Но необходим план. Какой-то образ действий, благоразумный…
– Мы все время были благоразумны, – сказал Горпах. – Результаты тебе известны.
– Могу я кое-что сказать?
– Слушаю.
– Я сегодня ночью был на совещании у стратегов. То есть я слышал… впрочем, не важно… Они разрабатывают разные варианты уничтожения тучи… но ведь задание состоит не в том, чтобы ее уничтожить, а в том, чтобы разыскать тех четверых. А если мы снова затеем антипротонную расправу с тучей, так уж из второго такого ада наверняка никто из них живым не выйдет. Никто. Это невозможно…
– И я так думаю, – медленно ответил астрогатор.
– И вы?! Это хорошо… Ну так что же?
Горпах помолчал.
– Они там… они нашли какое-нибудь другое решение?
– Они?.. Нет.
Роган хотел еще о чем-то спросить, но не отважился. Слова замерли у него на губах. Горпах смотрел на него, будто чего-то ждал. Но Роган ничего не понимал – неужели командир предполагает, что он один, своим умом сумел бы придумать нечто более совершенное, чем все ученые вместе с электронными мозгами? Это же бессмыслица. Но Горпах все так же терпеливо глядел на него. Они молчали. Капли воды мерно били из крана, удивительно звонкие в полной тишине. И из этого молчания родилось нечто, от чего холодом свело скулы Рогана. Все лицо, вся кожа от затылка к челюстям начала сжиматься, становилась словно тесной, когда Роган смотрел в слезящиеся, невыразимо старые сейчас глаза Горпаха. Он ничего не видел, кроме них. Он уже знал.
Роган медленно наклонил голову. Будто говорил «да». «Ты понимаешь?» – спрашивал взгляд астрогатора. «Понимаю», – взглядом отвечал Роган. Но по мере того как понимание это становилось все отчетливей, он все острей ощущал, что это невозможно. Что этого никто не имеет права требовать от него, даже он сам. И он все молчал. Молчал, но теперь уже притворяясь, что ни о чем не догадывается, ничего не знает; он цеплялся за наивную надежду: мол, раз ничего не было сказано, так можно будет отречься от того, что перешло из глаз в глаза, можно будет свалить на свою недогадливость, потому что он понимал, он чувствовал, что Горпах сам никогда ему этого не скажет. Но командир видел и это: он все видел. Они сидели не шевелясь. Взгляд Горпаха смягчился. В нем было уже не ожидание, не подстегивающая настойчивость, а только сочувствие. Он словно говорил: «Я понимаю. Хорошо. Пусть так и будет».
Командир медленно опустил веки. Еще миг – и невысказанное исчезло бы, и оба они могли бы вести себя так, словно вообще ничего не произошло. Но этот опущенный взгляд решил дело. Роган услышал собственный голос:
– Я пойду.
Горпах тяжело вздохнул, но Роган, охваченный паникой, пробужденной им самим сказанным словом, не заметил этого.
– Нет, – сказал Горпах. – Так ты не пойдешь…
Роган молчал.
– Я не мог тебе этого сказать… – продолжал астрогатор. – Не мог даже искать добровольца. Не имел права.
Но теперь ты сам знаешь, что мы не можем так улететь. Только один человек, в одиночку, может туда войти… и выйти. Без шлема, без машин, без оружия.
