Солярис. Эдем. Непобедимый (сборник) - Лем Станислав
– …существует два эскалационных решения: одно – аннигиляция, другое – самоуничтожение. Остальное – это уже действия в масштабах планеты…
Роган, не переступая порога, стоял и прислушивался.
– Первый эскалационный вариант основан на том, чтобы пустить в ход лавинный процесс. Нужно, чтобы излучатель антиматерии вошел в ущелье и остался там.
– Один уже там побывал… – сказал кто-то.
– Если у него не будет электронного мозга, он сможет действовать даже при температуре свыше миллиона градусов. Нужен плазменный излучатель: плазма не боится звездных температур. Туча будет действовать по-прежнему: постарается его задавить, войти в резонанс с его управляющими контурами. Но там ведь не будет никаких контуров – ничего, кроме субъядерной реакции. Чем больше материи втянется в реакцию, тем более бурно будет проходить эта реакция. Таким путем можно собрать в одно место и аннигилировать всю некросферу планеты.
«Некросфера… – подумал Роган. – Ага, это потому, что кристаллики – мертвые. Вот что значит ученые: обязательно придумают этакое красивое новое название…»
– Больше всего нравится мне вариант с самоуничтожением, – сказал Язон. – Но как вы это себе представляете?
– Ну, сначала следует добиться, чтобы образовались два больших «тучемозга», а потом вызвать схватку между ними… нужно так повести дело, чтобы тучи сочли друг друга конкурентами в борьбе за существование…
– Понимаю, однако как вы собираетесь это проделать?
– Дело нелегкое, но осуществимое, поскольку туча является лишь псевдомозгом, а значит, лишена способности рассуждать…
– Надежней все-таки планетный вариант, со снижением среднегодового уровня инсоляции, – сказал Сарнер. – Четыре водородных заряда по пятьдесят – сто мегатонн на каждое полушарие – в общем от силы восемьсот мегатонн. Этого хватит. Воды океана, испарившись, увеличат облачный покров, возрастет альбедо, и оседлые симбионты не смогут доставлять «мушкам» того минимума энергии, который необходим для размножения…
– Этот расчет основан на непроверенных данных, – запротестовал Язон.
Видя, что начинается диспут специалистов, Роган отступил от двери и пошел восвояси.
Возвращался к себе он не на лифте, а по металлической винтовой лесенке, которой обычно никто не пользовался. Перед ним возникали пролеты все более высоких ярусов. Он видел, как в ремонтном отделении поблескивали сварочные аппараты – люди из группы Деврие хлопотали вокруг черных, величественно неподвижных арктанов. Вдалеке показались круглые иллюминаторы госпиталя с их тусклым фиолетовым свечением. Какой-то врач в белом халате бесшумно прошел по коридору, автомат-санитар нес за ним набор сверкающих инструментов. Роган проходил мимо пустых и темных помещений клуба, библиотеки, кают-компании; наконец добрался до своего яруса, прошел мимо кабины астрогатора, внезапно приостановился, словно и тут хотел что-то подслушать, но сквозь гладкую пластину двери не проникал ни малейший звук, ни лучик света, а иллюминаторы вверху были плотно задраены, болты с медными головками довернуты до предела. Только в своей кабине Роган снова почувствовал усталость. Он ссутулился, тяжело осел на койку, сбросил ботинки и откинулся к переборке, заложив руки за голову. Так и сидел, глядя на слабое свечение ночной лампы, на низкий потолок, пополам разделенный тонкой трещиной на голубом лаковом покрытии.
Роган не из чувства долга бродил по кораблю и не потому, что его интересовали чужие разговоры. Он попросту боялся таких вот ночных часов, потому что тогда неотступно маячили перед ним картины, которые ему хотелось забыть. Изо всех воспоминаний самым страшным было одно – о человеке, которого он убил, выстрелив чуть ли не в упор, чтобы тот не убивал других. Он должен был так поступить, но легче от этого не делалось. Роган знал – стоит погасить свет, и он снова увидит эту сцену; увидит, как человек с болезненной, бессмысленной улыбкой ступает по камням, будто ведомый дергающимся у него в руках стволом вейра, как перешагивает через безрукий труп… через Ярга, который вернулся, чтобы так нелепо погибнуть после чудесного спасения… а секунду спустя его убийце суждено было рухнуть на камни с разорванным, дымящимся на груди комбинезоном… И никакими силами нельзя было отогнать видение, вся сцена упорно заново развертывалась перед глазами, и Роган ощущал резкий запах озона, горячую отдачу приклада, зажатого в потных ладонях, слышал скулящие завывания людей, которых он потом таскал, задыхаясь, еле дыша от изнеможения, чтобы связать их, как снопы, и снова эти близкие, знакомые, словно вдруг ослепшие лица потрясали его своей безысходной беспомощностью.
Что-то стукнуло; упала книжка, которую он начал читать еще на Базе. Перед рейсом заложил страницу белым листком, но с тех пор не прочел ни строчки, да и когда было читать… Роган поудобней устроился на койке. Подумал о стратегах, которые сейчас обсуждают планы уничтожения тучи, и пренебрежительно усмехнулся. «Бессмысленно это, все бессмысленно… – думал он. – Они хотят уничтожить… да, собственно, мы тоже, все мы хотим уничтожить тучу, но этим никого не спасешь. Регис безлюдна, и людям здесь нечего делать. Так к чему же это упорство? Ведь этих людей все равно что ураган убил или землетрясение. Никакое сознательное намерение, никакая враждебная мысль не выступала против нас. Только неживой процесс самоорганизации. Стоит ли растрачивать силы, расходовать энергетические запасы, чтобы уничтожить этот процесс, только потому, что мы видели в нем коварного врага, который исподтишка напал сначала на «Кондора», а потом на нас? Сколько таких жутких загадок, чуждых человеческому пониманию, таит еще космос? Неужели мы всюду должны являться, неся всеуничтожающую силу на своих кораблях, чтобы вдребезги расколотить все, что противоречит нашим понятиям? Как они это назвали – некросфера, а значит, и некроэволюция, эволюция мертвой материи… Может, лирянам было бы дело до этого, Регис III находилась для них в пределах досягаемости, может, они собирались ее колонизовать, когда астрофизики предсказали, что их Солнце превратится в Новую… Может, это была для них последняя надежда. Если б мы оказались в такой ситуации, то, конечно, боролись бы, уничтожали бы этот черный кристаллический помет. Но вот так?.. На расстоянии парсека от Базы, которая в свою очередь находится за столько световых лет от Земли, – во имя чего мы остаемся здесь, теряя людей, зачем ученые по ночам обдумывают методы уничтожения, ведь о мести не может быть и речи…»
Если б Горпах оказался здесь, Роган сейчас выложил бы ему все это.
«Как смешно и сумасбродно это «покорение любой ценой», эта «героическая стойкость человека», эта жажда мести за гибель товарищей, которые погибли потому, что их послали на верную смерть… Мы были попросту неосторожны, мы слишком полагались на свои излучатели и индикаторы, мы совершили ошибки и расплачиваемся за это. Мы сами, только мы виноваты».
Так он размышлял, закрыв глаза, которые даже от слабого ночного света жгло, будто под веки песку насыпали. Человек – это он сейчас понимал – еще не поднялся на должную высоту, еще не заслужил права быть, а не только числиться личностью, красиво именуемой «галактоцентрической», издавна им самим прославляемой. Галактоцентризм ведь не в том состоит, чтобы искать только себе подобных и только их понимать, а в том, чтобы не вмешиваться в не свои, нелюдские дела. Захватить, освоить пустоту – ну, конечно же, пожалуйста, почему бы нет; но нельзя набрасываться на то, что за миллионы лет создало свое собственное, ни от кого и ни от чего, кроме законов природы, не зависящее устойчивое равновесие существования, деятельного, активного существования, которое не хуже и не лучше существования белковых тел, именуемых животными или людьми.
Именно такого Рогана – преисполненного возвышенным галактоцентрическим всепониманием любой существующей формы жизни – и настиг, словно вонзаемая в мозг игла, пронзительный вопль сирен. Все его размышления мгновенно исчезли, сметенные назойливым звуком, заполнившим корабль сверху донизу. Роган выскочил в коридор и бежал вместе с другими, вторя тяжкому ритму усталых шагов, вторя горячему дыханию товарищей, и, прежде чем добрался до лифта, ощутил – не слухом, не осязанием, даже не всем своим существом, а словно бы корпусом корабля, частицей которого он стал, – удар, хотя по видимости крайне отдаленный и слабый, но пронизавший крейсер от кормовых опор до носа, удар ни с чем не сравнимой силы, который – он и это ощутил – приняло и упруго отразило нечто еще более сильное.
