Александр Гейман - Чудо-моргушник в Некитае (отрывок)

- Сю-е-е-та сю-е-ет... - пропел А Синь своим ехидным тоненьким голоском.

У графа уже не оставалось сил, чтобы возмутиться его недоверием. Он поднялся в свою комнату, рухнул в кровать и уснул мертвым сном.

И однако же, приключения этого фантасмагорического дня еще не совсем закончились. Среди ночи граф проснулся от шума на улице. Шумели, как он сообразил, подгулявшие дигамбары. Окно его комнаты почему-то было открыто настежь, хотя граф, ложась, его не открывал, и голоса отчетливо различались.

- Да я, братцы, пивка... - говорил кто-то голосом императора,- пивка я, братцы, сам всегда со всей душой... Вы думаете, я эту мочу люблю?.. да обрыдла она мне... а пивка... ну вот всегда... - и император икнул.

- От давно бы так! Любо!.. - отвечал нестройный хор дигамбаров. - Да еще пей, чего стесняешься!..

Послышались глотающие звуки, кто-то отчаянно икнул, кто-то всхлипнул, и голос императора сообщил, вновь всхлипнув:

- Эх, мужики!.. Знали бы вы... Меня ведь - без ножа меня зарезали сегодня... Захожу, а она мне: карды-барды... Как ведь ножом по сердцу полоснуло меня это карды-барды... Эх!..

Послышался гомон и смех.

- А это не графа ли французского окно, что к твоей женке под подол лазит? - спросил кто-то.

- Оно самое! Здесь он,- подтвердил хор дигамбарских голосов.

- А давайте тогда графу под окно нассым! - предложил кто-то. - Пущай знает!

Послышались изобильные журчащие звуки, и кто-то проорал:

- Эй, граф! Выходи с императором на дуэль - кто кого перессыт!

- Того и женка будет! - добавил другой, и все загоготали.

- Эй! - горланили подуглявшие дигамбары. - Граф! Эй! Выходи!

- Да спит он, отрубился,- сказал кто-то из них.

- Да ни хрена не отрубился,- пьяно опроверг другой,просто выйти к нам ссыт!

- Он нас ссыт, а мы ему под окно ссым! - сострил кто-то, и все снова загоготали.

А граф, действительно, не собирался выходить к этой пьяной толпе. Вряд ли кто мог его услышать, но на всякий случай он крепко закрыл глаза и стал громко сопеть, изображая сонное дыхание.

- Эй! Граф!.. - не унимались гуляки.

- Да не слышит он! - наконец порешили они. - Столько икры съел - конечно, теперь в полном отрубе.

Голоса стали отдаляться. Где-то на грани слышимости еще раз прозвучало:

- Меня ведь... я пивка... как ножом по сердцу... карды-барды...

- И граф наконец действительно отрубился.

* Александр Гейман. КРАХ ТРАНСАЗИАТСКОЙ ЭКСПЕДИЦИИ *

(вставной цикл из романа "Чудо-моргушник в Некитае")

1. ОТЧЕТ ПОЛКОВНИКА ТОМСОНА О ПРИЧИНАХ ПРОВАЛА ТРАНСАЗИАТСКОЙ ЭКСПЕДИЦИИ

...В начале июня экспедиция под моим началом достигла Кашанского плоскогорья, сразу за которым начинались области Некитая. До сих пор все шло благополучно, но проводники предупредили меня, что в этих местах шалит Жомка. К моему великому сожалению, я тогда не внял их предостережению, тем более, что никто не мог вразумительно объяснить, в чем же состоит опасность. Вскоре нам встретился какой-то американец, который назвал себя Джимом Драккером. По его словам, он тоже направлялся в столицу и попросил разррешения присоединиться к нашему отряду. Я согласился, так как не испытывал в этой связи никаких опасений. Надо признать, в незнакомце, безусловно, было нечто располагающее. Это в полной мере испытали остальные члены нашей группы, так что Джим быстро со всем сошелся. В особенности же он сблизился с рядовым Ходлом, исполнявшим обязанности повара, и, как это ни удивительно, с двумя монахинями, сопровождать которых в Некитай было одной из задач экспедиции. Сестры принадлежали к ордену Святой Терезы и предполагали основать в Некитае религиозную миссию. Уже на второй или третий день выяснилось, что наш новый знакомец и есть легендарынй Жомка. "Какую угрозу он может нести? Чем вызваны эти нелепые слухи?" - недоумевали мы все. Жомка - а все стали его звать только так - сам, по его словам, всю жизнь страдал от притеснений и несправедливости. Уже в первый вечер у костра он задал мне вопрос: "Полковник, вам не доводилоcь бывать жертвой мужеложства?" Я решил, что Жомка шутит и ответил в тон ему: "Пока нет." "А вот мне приходилось,"- совершенно серьезно сказал Жомка и, всхлипывая, поведал о том, как подвергся где-то у себя на фирме насилию со стороны своего директора. Эта история вызвала к нему всеобщее сочувствие. Сестры Анна и Франциска немедленно объявили его мучеником и, как они выразились, взялись "скрасить страдальцу его существование". До тех пор монахини вели себя крайне строго, и я был поражен, заметив, какие вольности они позволяют Жомке. Теперь каждое утро начиналось с их визгов - это Жомка, выследив, куда удалились сестры, кидался на них на обратном пути, распуская свои руки самым непристойным образом. Через неделю он и вовсе стал ночевать у них в палатке, причем звуки, исходившие оттуда, были весьма недвусмысленны. Я попытался объясниться с монахинями, но потерпел неудачу. Сестры меня же обвинили в распущенном воображении и утверждали, будто проводят ночи в благочестивых молениях. "Он мученик! Он святой! Как вы смеете!" - кричали они. Я был вынужден отступиться. Вскоре после этого и повар перебрался в палатку к монахиням, но, честно говоря, я предпочел посмотреть на это сквозь пальцы. Худшее, однако, еще только начиналось. Во-первых, Жомка, подружившись с поваром, вошел в большую силу, и стоило кому-нибудь заслужить его неудовольствие, как повар самовольно снижал виновнику довольствие, обосновывая это каким-нибудь надуманным предлогом. Я на себе испытал чувствительность этой меры. Во-вторых, Жомка, прекрасно знавший местность, время от времени выменивал в окрестных селениях что-нибудь из вещей членов экспедиции на спиртное. После этого происходила почти в открытую безобразная попойка. Когда я попытался призвать Жомку к ответу, он предложил мне участвовать в их оргиях. "Франциска за мной,сказал он,- ну, а Анной Ходл поделится, он парень добрый!" "Это исключено,- у меня жена",- твердо отказался я. "Э! Да ведь она далеко в Лондоне! Кто ей станет рассказывать?" "Не так уж далеко, я оставил ее в нашей миссии в Лахоре",- имел неосторожность проговориться я. Жомка пробурчал что-то вроде "Твое счастье, майор" - он всякий раз понижал меня в звании, когда был на меня сердит. Хуже всего, однако, оказалось расстройство пищеварения, которое не замедлило обнаружиться у Жомки. Каждый день он в самое неподходящее время удалялся в кусты, где проводил по часу и долее, причем, требовал, чтобы экспедиция останавливалась и ждала его. В этом с Жомкой лучше было не спорить, в чем нас убедил инцидент с сержантом Липтоном. Последний в одну из таких остановок отказался разыскивать для Жомки "какой-нибудь листок побольше, вроде лопушиного". "Гляди, Липтон, не обоссысь ночью!" - крикнул из кустов Жомка. На следующее утро брюки сержанта были совершенно мокрыми. "Что, Липтон, мама не сводила сделать пи-пи, да?" - с вызовом заметил Жомка. Ясно было, что это его работа. Сержант Липтон схватил винтовку, и только неожиданное проворство Жомки спасло ему жизнь. Сержант поклялся, что пристрелит засранца, если тот посмеет снова примкнуть к экспедиции. Ни истерика монахинь, ни недоброе выражение лица рядового Ходла не действовали на сержанта. Остальные тоже были по горло сыты Жомкой, и склонялись к тому, чтобы поддержать Липтона. Увы, общей решимости хватило ненадолго. Ночью Жомка - он продолжал следовать за экспедицией в отдалении - поднял такой вой и скулеж, сетуя на свою несчастную долю, что не было решительно никакой возможности уснуть. Утром повар Ходл объявил, что у нас вышло все продовольствие и без помощи Жомки достать что-либо будет невозможно. Сестры Франциска и Анна визжали, будто их режут, а затем набросились на несчастного сержанта и исщипали его так, что он превратился в сплошной синяк. Кстати, брюки Липтона вновь были мокрыми. Изменилось настроение и у остальных - теперь все осуждали Липтона и требовали, чтобы он принес Жомке извинения и привел его обратно. Сержант крепился полдня, затем махнул рукой, заревел, и ушел в горы, откуда пришел уже с Жомкой. Надо сказать, что после этого инцидента между ними установилась самая тесная дружба, и сержант поддерживал Жомку во всяком его начинании. Нечего и говорить, что возвращение Жомки было отпраздновано самой безобразной пъянкой, причем, праздничный стол ломился от "пропавших" продуктов. Глубокой ночью Жомка вломился ко мне в палатку и потребовал, чтобы я сделал на сержанта Липтона представление к награде. "Парень ошибся, но нашел в себе мужество исправить ошибку! Разве он не заслуживает ордена?"приставал Жомка. По моему мнению, все мы в этой экспедиции заслужили награды, и чтобы отвязаться, я обещал ходатайствовать об этом*... Теперь Жомке уже никто не перечил, и путь _________ * за героизм, проявленный в Трансазиатской экспедиции, сержант Липтон по особому повелению королевы удостоен ордена Бани