Джин Вульф - Пятая голова Цербера

Прошло много времени. Мы вышли в открытое море. Сильный ветер дул слева, под несколько градусов к нашему курсу. Когда нос корабля поднимался кверху, мачты, блоки и ванты свистели под напором ветра. Паруса поднимались вверх и внизапно падали вниз. Паруса как будто жили своей, особенной жизнью. мачты вырастали впереди меня и за спиной.

Днем, когда я работал на палубе, брызги мочили мне рубаху, а на досках оставались пятна в виде слез, которые быстро высыхали на жарком солнце.

Не помню, чтобы когда-нибудь в действительности я плыл на таком корабле.

Однако, возможно, это и случалось, когда я был очень маленьким, но все звуки - скрип мачты, свист ветра в такелаже, разбивавшиеся о корпус волны - были такими ясными, что не оставалось сомнений в их реальности. Они были реальными, как тот смех, который я часто слышал в детстве, или звук трубы из крепости, который всегда будил меня рано утром.

- 26

Я что-то делал на палубе этого судна, но точно не помню, что именно. Помню, что мне очень часто приходилось носить воду в брезентовых ведрах и смывать с палубы засохшую кровь. Иногда я держался за веревки, ни к чему не привязанные, а сцепленные с чем-то высоко в такелаже. Я вглядывался в морскую даль с носа корабля, с его мачт, с крыши большой каюты, расположенной посреди судна. Когда я заметил, как далеко в море приводнился звездолет с ослепительным выхлопом последнего пламени, то никому об этом не сказал.

Все это время человек у руля что-то говорил мне. Его голова безвольно свисала на грудь, словно у него была сломана шея. Когда сильные волны ударяли о лопасть руля, штурвал начинал быстро вращаться и голова человека качалась от одного плеча к другому или же заваливалась назад, и он мертвыми глазами смотрел в небо. Однако, все это время он говорил без умолку, а из небольшого количества слов, в котоиых я мог сориентироваться, я понял, что он излагал какую-то теорию этики, основы которой даже он сам не вполне принимал всерьез. Я боялся слушать это бормотание и старался держаться подальше от него. Почти все время я проводил на носу судна. Однако, часто ветер вполне отчетливо доносил мне его слова. Иногда я открывался от работы и внезапно обнаруживал, что нахлжусь гораздо ближе к штурвалу, чем думал. Иногда я почти касался мертвого рулевого.

Когда я пробыл на судне уже довольно много времени и начал ощущать усталость и одиночество, открылась дверь каюты и из нее вышла тетка. Она скользила в двух дюймах над палубой, юбка ее не опадала, как обычно, на пол, а билась на ветру, точно хоругвь, и казалось, что ветер каждую минуту может унести ее.

Не знаю почему, но я крикнул:

- Не подходите к рулевому, он может навредить вам!

- Это абсурд, - ответила она так естественно, словно мы встретились в коридоре возле моей спальни. - Он уже давно не в состоянии никому не помочь, ни навредить, а вот моего брата ты должен опасаться, Номер Пять.

- Где он?

- Внизу. - Она указала на палубу. - Он хочет узнать, почему корабль стоит на месте. Берегись его!

- На месте? Да вы ошибаетесь, тетя Джоанна, мы движемся вперед!

-Подойди и убедись сам.

Я подбежал к борту и взглянул, но увидел не воду, а лишь ночное небо. Неизмеримо далеко подо мной были разбросаны бесчисленные звезды. Я ощутил, что корабль не движется вперед и даже не качается, а все время находится в неподвижности.

Я недоуменно обернулся к тетке, но она опередила меня:

- Он не плывет, поскольку его заякорили, чтобы узнать, почему он не плывет.

В этот момент я почувствовал, что двигаюсь по канату к чему-то похожему на склад. Там были какие-то звери. Тогда я проснулся, хотя в первый момент не отдал себе в этом отчета.

Я коснулся ступнями пола и заметил, что возле меня находятся Дэвид и Пхаедрия.

Мы были в огромном зале. Пхаедрия выглядела прекрасно, но была слишком напряжена и кусала губы. Внезапно раздался крик петуха.

- Как ты думаешь, где могут быть деньги? - спросил Дэвид.

В руках у него была сумка с инструментами.

Пхаедрия или надеялась, что я что-то скажу, или отозвалась на свои мысли:

- 27

- У нас мало времени. Маридор сторожит.

Маридор играла в наших спектаклях.

- Если не убежит. Где, по-твоему, деньги?

- Не знаю. Внизу, в бюро.

Она перестала кусать губы, встала и начала осторожно пробираться к выходу.

Одета она была в черное от обуви, до черной ленты в черных волосах. Белое лицо и руки резко контрастировали с этой одеждой, а карминовые губы выглядели какой-то ошибкой природы.

Мы с Дэвидом пошли за ней.

На полу на большом расстоянии друг от дрлга были расставлены ящики. Когда мы проходили мимо них, я обратил внимание, что в них сидят птицы, по одной в каждом ящике, а когда подошли к лестнице, ведущей через люк вниз, я понял, что это выращенные для боя петухи.

Вдруг через окошко в крыше в комнату проник луч солнца и упал прямо на клетку. Сидевший там петух поднялся на ноги и расправил крылья. Я увидел его дикие, налитые кровью глаза.

- Пошли, - предложила Пхаедрия. - Внизу будут собаки.

Мы спустились по лестнице. На следующем этаже царило пекло. Собаки были привязаны на цепях в раздельных боксах. Перегородки между боксами были такими высокими, что их обитатели не могли видеть друг друга. Между рядами загородок были широкие проходы. Здесь содержались боевые псы. Они были разной величины - от десятифутовых терьеров до собак величиной с пони, у которых были такие деформированные головы, что напоминали старые, поросшие молодыми побегами деревья. Пасти у них были такие, что могли запросто одним движением перекусить человека. Псы создавали в пустом помещении невыносимый шум.

Я взял Пхаедрию за руку и жестом показал, что нужно убиратьься отсюда как можно скорее. Я был уверен, что находиться здесь запрещено.

Она почему-то отрицательно покачала головой. Поскольку я не мог расслышать, что она говорила, то ей пришлось написать пальцем на пыльной стороне одного из боксов: "Они всегда так ведут себя, если что-нибудь услышат с улицы".

На следующий этаж мы спустились по ступенькам, начинавшимся за тяжелой дубовой дверью. Она служила для звукоизоляции от этого гвалта. Я почувствовал себя гораздо лучше, когда дверь закрылась за нами, хотя шум продолжал доноситься из-за нее. Я почти пришел в себя и хотел сказать Дэвиду и Пхаедрии, что не понимаю, где и почему я нахожусь. Я понятия не имел, что мы здесь делаем.

Однако, меня удержал стыд. В конце концов, я сам мог легко догадаться о цели нашего визита сюда. Дэвид спрашивал, где лежат деньги, а перед этим мы часто говорили, хотя я считал это пустой болтовней, о большом ограблении, которое навсегда бы избавило нас от необходимости мелких краж.