Виталий Забирко - Все пули мимо

— Нет, — отрезаю я, но разговор с ним не продолжаю, а начинаю с ведомостью знакомиться. Вверху таким это красивым шрифтом набрано: «Ведомость по зарплате бригады строителей». Во дела, хмыкаю про себя. Они бы ещё «строителей капитализма» написали! Ну, дальше название липовой фирмы, неделя оплаты, месяц, год и наши фамилии с причитающимися суммами.

Смотрю на суммы, и в глазах рябить начинает. Ни хрена себе! Теперь понимаю, почему я ведомость никогда не видел и даже не подозревал о её существовании! Ай да Харя! Да если бы я получал столько, может, и нос в хозяйскую кормушку не совал. Кажется, я начинаю разуметь, почему Хозяин меня на Харю так легко разменял… В голове мелькает шальная мысль — а что, если и я так? — но я её, подлюку, давлю в зародыше. Второго предупреждения от Бонзы не будет, да и ребята, когда «капусту» сполна получат, отношение ко мне немного изменят.

— Расписывайся и получай «зарплату», — пододвигаю ведомость Корню.

Он читает сумму и шалеет. Куда только его бледность да растерянность деваются.

— Слушай, Пе… — он спотыкается на слове и поправляется: — Борис, может, обмоем это дело? Тут неподалёку тошниловка новая открылась, харч нормальный, тёлки фирмовые, а?

— Нет, сегодня не получится, — смотрю сквозь него пустым взглядом. — Да и не всё мы с тобой решили. Значит, так: в следующий раз отчёт будешь сдавать вместе с «налогом». Ясно?

Корень понимающе кивает и всё ещё цветёт.

— Ну и надеюсь… — здесь я картинно потягиваюсь, будто с устатку после долгого рабочего дня. Но потягиваюсь так, чтобы пола куртки распахнулась и была видна кобура на заплечной портупее. — Надеюсь я, что на будущей неделе закрытые киоски на рынке откроются и свой должок вернут.

Увял Корень по счёту раз. Дошло до него, что я его уловку просёк, и, как рентгенолог, его, падлу, насквозь вижу.

— Да-да… — бормочет, а щека у него дёргается мелко-мелко так, будто желе на вилке. — Непременно…

— Ну, если меня понял, то свободен, — отпускаю его, словно грехи прощаю. — Ребят позови, «зарплату» получать.

И как он последнюю фразу услышал, даже не знаю, так как стартанул при слове «свободен» что твой стратегический перехватчик по команде «час 0» — с четырнадцатикратной перегрузкой и переходом звукового барьера на месте старта. Но ребят мне самому приглашать не пришлось — передал-таки он мою просьбу, — и они по очереди стали заходить за «капустой». Врёт, наверное, что-то физика о скорости звука…

7

Конечно, сегодня можно было устроить и «расслабуху», но завтра предстояло новое дело с Сашком, а похмелье у меня обычно зверское. Литра не хватает, чтобы в себя прийти, да и какой из меня тогда «работник»… Так что ребята пошли «расслабляться» без меня, а я поехал в город, зашёл в детский магазин и накупил Пупсику гору шмоток — хватит ему в драных опорках шастать.

Возвращаюсь домой, дверь открываю, и прямо с порога запахи обеда так в нос шибают, что коленки подкашиваются. Чуть нокдаун не получил, ибо только сейчас и понимаю, насколько проголодался — оказывается, весь день-то ничего не ел. Во как работа выматывать может — глядишь, скоро совсем пролетарием стану.

С кухни Пупсик выглядывает, в улыбке цветёт, приглашает:

— Кушать подано, Борис Макарович!

Бросаю свёртки в прихожей, снимаю куртку, шустренько мою руки и бегом на кухню.

Батюшки-светы, словно в кабинет какого шикарного ресторана попал! Сервировка — что на званых обедах, которые в кино только и увидишь, а уж яства, что Пупсик сварганил да по посуде красиво так разложил, я нигде не видел. Разве в книге «О вкусной и здоровой пище» сталинских времён. Но там они на картинках — как говорится, видит око, да зуб неймёт; а здесь — вот они, и такие умопомрачительные запахи источают, что у меня, как у собаки Павлова, полный рот слюны вмиг набежал.

Пупсик мой споро на табурет взгромождается и мне советует:

— Присаживайтесь, Борис Макарович, и извольте откушать что бог послал.

Глянул я мельком на него, и оторопь меня взяла. Рубашечка на нём хоть и чистая да опрятная, но столько на ней заплат разноцветных, что и не поймёшь, из какой она материи на самом деле была сшита. А штаны «хабэ»-шные уж и цвет от линьки потеряли. Ни хрена себе «натюрморд» получился!

Сглатываю слюну, но за стол не сажусь.

— Так не пойдёт, — говорю. — Идём-ка в комнату.

— Это что — туда всё переносить? — не понимает Пупсик.

— Нет. Ужинать здесь будем, но позже.

— Так остынет всё! — обижается он.

— Не успеет, — бурчу я и по новой сглатываю опять набежавшую слюну.

Захожу в комнату и начинаю свёртки потрошить да шмотки на кресло бросать.

— Переодевайся! — командую.

— Это… всё мне?! — деревенеет Пупсик.

— А кому? — усмехаюсь. — Мне тут ничего и на нос не налезет.

Начинает он переодеваться, но медленно так это, я бы сказал, торжественно: щупает всё, нюхает, разве на зуб не пробует, а сам жмурится и даже похрюкивает от удовольствия — словно ритуал какой совершает. А у меня такое чувство, что майку и трусы он в первый раз в жизни на себя натягивает.

Всё я ему по росту угадал, кроме рубашки. Про горб совсем забыл — вот она на груди и не сошлась. Но Пупсик ничуть не расстроился, свитер на неё натянул, воротничок поверх него выпростал и в улыбке блаженной расплылся. Ну а как в зеркале себя увидел, так и застыл в счастливом обмороке, что невеста в прошлом веке перед венчанием. Денди из него великосветский, естественно, не получился, да и где такого портного найдёшь, чтобы ему смокинг на приём к королеве согласился пошить, но выглядеть Пупсик стал вполне прилично. Или, как там в начале века говаривали, чтобы мозги запудрить, — импозантно. Как понимаю, это слово придумали специально, чтобы скрасить жизнь уродов. Мол, вы на нас ещё то впечатление производите.

— Нравится? — спрашиваю.

Смотрит он на меня собачьими глазами, и ничего в них, кроме обожания сквозь слёзы, нет.

— С-спас-сибо, Б-борис Мак-карович, б-большое, — тянет Пупсик, а губы у него так и прыгают — вот-вот разревётся. — Мне н-никто так… н-никогда…

«И тебе спасибо за жизнь мою, — думаю, но вслух не произношу. — Она, поди, дороже шмоток этих стоит».

— Ладно, — отмахиваюсь, — идём ужинать.

Сели мы за стол. Наливаю себе рюмку смирновской, а Пупсик сокрушаться начинает:

— Ну вот, суп остыл почти. Теперь с него, не по этикету, начинать придётся…

Наливает он мне в тарелку бульон прозрачный, а в нём зелень всякая, мясо какое-то странное, бело-оранжевое, и такие же оранжевые пятна жира по поверхности пятаками плавают. Но запах у супа бесподобный.