Саке Комацу - Да здравствуют предки

Итак, кошмар кончился. Прошлое стало прошлым, а настоящее настоящим. Правда, пьеса была не доиграна и занавес опустился посреди первого акта. Но лично я об этом не жалел. Да и, наверно, вся здравомыслящая часть населения согласилась бы со мной. Осенью в Японии открылась очередная всемирная Олимпиада, и наши чемпионы, как мы и предполагали… Впрочем, это совсем уже другая история.

Постепенно буря стихала. На наших улицах не появлялись больше воинственные самураи с причёсками тёнмагэ, а наши искатели приключений не рвались на «ту сторону», в гости к предкам. Конечно, спокойствие наступило не сразу. Некоторое время газеты ещё продолжали охать и ахать по поводу неиспользованных возможностей и утраты контактов между двумя мирами, контактов, одинаково ценных для них — прогресс, внедрение современных достижений науки — и для нас — изучение живой истории, спасение культурных ценностей и многое другое. Но прошло несколько недель, и все вздохнули с облегчением. Ещё бы — не надо больше ломать голову — что-то будет…

Люди смотрели на привычный мир удивлёнными глазами. Так бывает после страшного тайфуна или землетрясения: как странно, я уцелел и моя земля тоже уцелела… Знакомые при встречах особенно сердечно пожимали друг другу руки и, обмениваясь обычными замечаниями о погоде и здоровье близких, как бы вскользь говорили: «А помните, когда „туда“ отправилась очередная экспедиция, я сказал — хорошо бы…» Короче, у всех, оказывается, возникали гениальные мысли по этому поводу, но общественность в своё время к ним не прислушалась… Впрочем, вскоре исчезли и эти маленькие водовороты, оставшиеся после бури, и жизнь в Японии стала тихой и спокойной как гладь лесного озера. Так уж устроен человек: всё забывается, даже война…

Но всякое событие оставляет хоть какой-нибудь след в жизни человеческой. Лазейка в эпоху Эдо закрылась, но следы нашего мира глубоко отпечатались на той земле. Нет, я выражаюсь в данном случае не фигурально, я имею в виду конкретные следы, оставленные подошвами моих современников у входа в пещеру, по ту сторону. Несколько человек не успели вернуться, когда капризные поля притяжения захлопнули дверцу между двумя столетиями. Разумеется, я не видел этих несчастных путешественников, навсегда отрезанных от родной земли, но легко мог себе представить, как они в полном отчаянии бросались в пещеру и выскакивали обратно в тщетной надежде увидеть ставшие вдруг такими родными лица солдат самообороны и полицейских… Что-то с ними будет?.. Не меньшую жалость вызывала и довольно многочисленная группа самураев, оставшаяся у нас. Двое покончили жизнь самоубийством, сделав себе харакири. Пятеро потеряли рассудок и теперь прозябают в психиатрической клинике. Наиболее спокойные и рассудительные из самураев смирились со своей участью и решили включиться в современную жизнь. Некоторые читают лекции о нравах и обычаях эпохи Эдо, некоторые устроились на работу в музеи национальной культуры. Кое-кто пытается заняться духовным воспитанием молодёжи. Эти люди не носят больше причёску тёнмагэ и по внешнему виду ничем не отличаются от прочих граждан. Но где бы они ни находились, что бы ни делали, прошлое столетие живёт в их сердцах и накладывает отпечаток неизгладимой печали на мир, ставший для них теперь реальным. Раз в месяц они собираются вместе и громко возмущаются теперешней Японией, павшей так низко в нравственном отношении, и предаются грёзам о родной стороне, и, как мёртвых, оплакивают своих близких.

Наша деревня Кэдзири опять превратилась в тихую, ничем не примечательную деревню. Никто больше не хотел купить нашу гору, за которую ещё совсем недавно давали три миллиарда. Бабушка что-то очень сдала за последнее время. Её неукротимая энергия угасла. Целыми днями бабушка сидела на галерее и смотрела на гору. Наверно, тосковала. Мир детства не давал ей покоя. А может быть, вспоминала приёмного отца Сануэмона. Девочка Умэ, которую дальний родственник взял на воспитание в богатый дом, была обогрета и обласкана и обожала Сануэмона Кимура. Но в те времена её счастье длилось недолго: она рано потеряла человека, ставшего её вторым отцом. И теперь ей было суждено потерять его во второй раз. А я…

Я, очевидно, принадлежал к числу тех немногих, в ком это происшествие оставило неизгладимый след. Мне был разрешён свободный проход на ту сторону, и я бывал там почти каждый день. И теперь страшная жизнь деревни эпохи Эдо преследовала меня как кошмар. Просыпаясь по ночам, в холодном поту, я видел нечто бесформенное, надвигавшееся на меня. На безобразном тускло-сером теле расплывалось чёрное пятно. Оно становилось всё больше, всё чернее, отделялось от тела, плыло по воздуху и входило в мою душу. И я начинал понимать, что жуткое чёрное пятно — это та деревня…

Утром я выходил из дома и смотрел на нашу деревню. Какая мирная, ничем не омрачённая картина! Выкрашенное весёленькой светлой краской здание сельскохозяйственной кооперации, дома крестьян, чистые, удобные, почти на каждой крыше телевизионная антенна, с полей доносится равномерное стрекотание самоходного комбайна, кругом резвится детвора, вон какая-то бабка вышла на улицу, скликает кур, лицо у неё полное, сытое, добро душное и ленивое. И всё это благополучие выросло из той нищеты, серости и убожества?! Нет, нет, как бы ни светило солнце, какими бы яркими ни были краски, всё равно за всем этим стоит чёрный призрак прошлого. Сколько ещё поколений должно смениться, какие преобразования должны произойти, чтобы этот призрак развеялся навсегда? А вдруг прошлое оживёт и с яростью одержимого вонзит свои страшные кривые когти в на стоящее?..

Случайное стечение обстоятельств, происшествие с пещерой навели меня на эти мысли, и покой мой был утрачен. Может быть, со временем всё забудется, сгладится в памяти, а сейчас воспоминания ещё слишком свежи… Но погребец, с которым мои предки отправлялись на прогулку, когда цвела сакура, ныне занявший в нашем доме почётное место рядом с телевизором, и сейчас кажется мне чудом искусства.

Какая же из двух эпох выше? Та, создавшая вещь, полную прекрасной гармонии и изящества, отмеченную тонким вкусом мастера-художника, не стареющую на протяжении столетий и заставляющую замирать от восторга сердца моих современников? Или эта, сконструировавшая сложнейший, почти фантастический прибор, — телевизор, которому суждена недолгая жизнь в век прогресса, где каждые два-три года появляются новые, ещё более совершенные модели?.. Глупый вопрос. Пустые домыслы досужего ума. Ибо создаваемые человеком вещи обретают свой настоящий смысл только в те времена, когда они создаются.