Джо Рудис - Граница

Жуч вынес из хибары мешок с дорожными припасами. Подпер палкой дверь и закинул мешок за спину.

В Лихоте, главном городе Поймы, было от силы тысяча дворов. Много раз Лихоту разносили в пух и прах, сжигали дотла и смешивали с грязью, но город снова и снова воскресал на прежнем месте. Со времен последнего разорения еще не прошло и семи лет. Тогда Лихоту смел с лица земли вождь зеритов Бас-тор Великолепный, повелевший, в знак того, что городу здесь не бывать, распахать пепелище и засеять его репой. Таким образом кочевники зериты впервые причастились к радостям земледелия.

Между тем, пока варвары рыскали по окрестностям в поисках семян и размышляли о том с какой стороны подойти к плугу, граничары оправились и, собравшись со всей Поймы, темной ночью налетели на лагерь захватчиков. Зериты бежали, вернувшись к кочевому образу жизни, а первой постройкой возрожденной Лихоты оказался кол, на который грани-чары посадили вождя-просветителя, обеспечив ему тем самым прочное место в пантеоне героев и полубогов зеритского племени и задав работы голосистым зеритским кифаредам на много лет вперед.

Еще в Лихоте была площадь, главная и единственная, в силу чего названия она не имела. Посредине ее, как раз там, где кончил свои дни Бастор Великолепный, теперь был вкопан высокий и толстый, в два обхвата, столб, служивший своеобразным вербовочным Пунктом. Граничар, задумавший какое-либо опасное предприятие, первым делом втыкал в этот столб нож, и садился тут же, неподалеку, в корчме Корнелия Лупы на опрокинутый бочонок. Всякий желающий Присоединиться, втыкал свой нож чуть пониже и шел прямиком в корчму, где и узнавал детали предстоящего приключения.

Жуч и Самоха шли по залитым мертвенным светом взошедшей луны улицам городка, прохожих уже не было, но во многих дворах мелькали огни и слышались голоса, граничары готовились к завтрашнему выступлению. Изредка раздавался скрип калитки и слышался звук выплескиваемых в сточную канаву помоев, туда сразу устремлялись зеленоватые жуки-мусорщики, каждый размером с двухмесячного ягненка; один из них зазевался, и Фирк прихватил его за ногу.

— Брось, — сказал Жуч. Фирк нехотя разжал челюсти, и жук, прихрамывая, пустился наутек.

— Фирка не берешь? — спросил Самоха.

— Нет, — ответил Жуч, — он лесной пес. А там будет много чужих. Да и Мелите с ним спокойней.

Сказать правду, Мелиту напугать было трудно. Тем более, что в ее доме постоянно обитали трое работников, все люди бывалые и умеющие обращаться с оружием. Но Фирку Жуч все же доверял больше. Заречные варвары нередко просачивались, обойдя дозоры и укрепленные хутора, в Лихоту, а Фирк чуял их издалека.

Усадьба Пайды Черного была окружена бревенчатым тыном. Но ворота, как всегда, были не заперты и, при виде этого рассудительный Жуч привычно чертыхнулся:

— Кажется, твоя мать считает себя бессмертной.

Самоха неопределенно хмыкнул и приналег плечом на скрипучую створку. Во дворе, ярко освещенном светом масляных ламп, им навстречу с лаем выскочил белый лохматый пес, но, узнав своих тут же умолк, закружился, виляя хвостом, а потом церемонно обнюхавшись с Фирком, которому не уступал по величине, убежал с ним куда-то за конюшню.

— Привет доблестным граничарам! — с крыльца спустился работник, одноглазый Вильдо.

— Почему ворота не запираешь? — спросил Жуч.

— Хозяйка не велит.

Вильдо был не местный, то ли беглый раб из Архона, то ли моряк из Фетины. А скорее всего успел побывать и тем, и другим. Пайда Черный, видевший его в деле, был уверен, что и Братства Большой дороги не миновал Вильдо в своих скитаниях, слишком ловко он управлялся боевым топором, излюбленным оружием зеленых братцев. Впрочем, в Пойме не было принято лезть человеку в душу. Или ты ему доверяешь, или не доверяешь. Пайда Черный доверял и даже предлагал Вильдо замолвить слово перед стариками, чтоб те вписали его в Кленовую книгу, хранившую поименный список граничар. Это позволило бы Вильдо обзавестись собственным домом, что в Пойме разрешалось только граничарам. Но тот лишь улыбался в ответ:

— Зачем мне это?

— Ну, как зачем! — втолковывал Пайда. — Будет свой дом, приведешь туда жену. Чем плохо?

— Нет, не хочу, — улыбался Вильдо — Может потом, когда-нибудь. А пока мне и так хорошо.

— Где мать? — спросил Самоха.

— Ждет, — ответил Вильдо.

В гостевой комнате на стенах, обшитых гладкооструганными досками, как водится, висело разнообразное вооружение. Ртиульские секиры и пики, украшенные волчьими хвостами, зеритские луки из бычьего рога, широкие кинжалы халашей, обоюдоострые гелатские мечи. Вперемежку с ними висели, заплетенные в косицу, пучки сохнущей травы, лесной и луговой, наполнявшей комнату ароматом, от которого у Самохи, как всегда, заныло в груди. Мелита была известной знахаркой.

Человека же сидящего за столом, напротив хозяйки, он меньше всего ожидать здесь увидеть. Вся Лихота, от мала до велика, знала, что знахарка Мелита и ведун Клепила не ладят между собой, поскольку придерживаются противоположных взглядов на целительство.

Клепила больше упирал на коренья, в которых, по его убеждению, была заключена вся живительная сила земляных соков… Впрочем не пренебрегал он и другими средствами, полагая, что, например, и отвар из толченых долгоносиков может творить чудеса в умелых руках. Мелита же при одном упоминании об этом начинала дико хохотать и, отсмеявшись, терпеливо объясняла, что Клепила просто выживший из ума старичок, потому что только безумец может не знать, что злаки и соцветия принимают в себя солнечные лучи, дождевые капли и дыхание ветра, все то, без чего не обойтись человеку, и им же отдают корни живительную — будь она неладна! — силу земляных соков.

Понятно, что Клепила не оставался в долгу, и чтобы наглядно показать всю несостоятельность воззрений Мелиты, предлагал каждому желающему пожевать одуванчик или откушать, на козий манер, сочного лопуха.

Примерно половина жителей Лихоты предпочитала пользоваться услугами Клепилы, тогда как другая половина состояла из верных приверженцев Мелиты. Самоха в эту распрю не вмешивался и приятельствовал с Клепилой, как ни в чем не бывало.

Однако теперь оба непримеримых соперника сидели друг напротив друга и были настолько поглощены дружелюбной беседой, что даже не заметили вошедших.

— Так, — Клепила, раздувая широкие ноздри, принюхивался к содержимому объемистой серебряной чарки, зажатой в его ладони. — Кутюмник, разрыв-трава, потом этот, как его, иссоп. Борщевик, опять же. В новолуние-то срывала?

— В новолуние, — кивнула Мелита, перед которой стояла точно такая же чарка.