Сергей Михайлов - Шестое чувство

-- За что? -- удивилась она, оборачиваясь.

Я промолчал, слегка пожав плечами. А по комнате носился божественный аромат неземных цветов. Она шумно потянула носом, и на ее губах заиграла блаженная улыбка. Подбежав к серванту, она, словно пчелка, заглянула в каждый цветок, слегка повернула вазу и посмотрела на меня. Глаза ее светились счастьем.

-- Спасибо, милый! Я рада, что ты не забыл про наш день...

Часы пробили половину восьмого.

-- Ой! -- испуганно вскрикнула Маша. -- Я же страшно опаздываю! Все, бегу! Пока, Коленька...

Она чмокнула меня в щеку и выскочила за дверь.

Я тупо глядел ей вслед. Какой же я болван! Хуже! Бесчувственный, черствый кретин! Осел! Как я мог забыть! Ведь сегодня четырнадцатое мая -- годовщина нашей свадьбы! Двадцать лет совместной жизни...

Подводя итог прожитым вместе годам, я вдруг понял, что все это время, все двадцать лет, был счастлив -- счастлив так, как бывает счастлив человек, проживший тихую, спокойную жизнь, не знавший ни радости побед, ни горести поражений, ни внезапности потрясений. Кто-то, может быть, скажет, что это не жизнь, а прозябание (кстати, Арнольд именно так и выразился), что счастье в борьбе, а не в тишине и спокойствии. Все это верно -- но только отчасти, считал я. Не всем же, в конце концов, бороться, надо же кому-то и жить! Просто жить, не загромождая свой мозг решениями глобальных проблем. У меня есть сын, Василий, неплохой, в принципе, парень, и жена, Маша, о которой я, чего греха таить, так часто забывал. Вот и сейчас... Как я мог забыть! Хорошо, что она этого не заметила, решила, что эти необыкновенные цветы я достал специально к нашему юбилею. Нет, что ни говори, а Арнольд Иванович оказал мне неоценимую услугу. Как знал, что у меня двадцатая годовщина свадьбы! А может, и правда знал? Что ему стоило поворошить мою память и выудить оттуда сведения о свадьбе и, в частности, дату регистрацию брака? Ровным счетом -- ничего.

Часы пробили восемь. Я спохватился и, подцепив указательным пальцем дипломат, вылетел на лестничного площадку.

День был хотя и солнечный, но холодный. Дул северный ветер и гнал куцые облака на юг. На углу пятиэтажки стоял газетный киоск, где работала тетя Клава, наша соседка по подъезду. Долгие годы она снабжала меня дефицитной периодикой, оставляя специально для меня нужные мне экземпляры, а я помогал ей по дому чем мог: она ведь жила одна. Но сейчас, вместо обычной приветливой улыбки, тетя Клава одарила меня сердитым взглядом из-под насупленных бровей и высокомерно поджатыми губами. Я оробел.

-- Здравствуйте, соседушка, -- сказал я настороженно. -- Для меня ничего нет?

-- Какая я тебе соседушка! И не стыдно в глаза смотреть? Здоровый мужик, а позволяешь себе такое! Мало того, что полночи где-то шлялся, да еще домой пьяный заявился. Думаешь, я не знаю? Я, братец ты мой, все знаю, все видела!

Я стал белее бумаги, а киоск "Союзпечати" поплыл куда-то вдоль улицы.

-- И нечего мне тут бледнеть! Нашкодил, так держи ответ! А жена ведь верит ему! На рыбалку он ездил... Как же! Поди, за сорок уже перевалило, а все туда же...

Первый шок прошел. Я взял себя в руки, но еще не решил, как себя вести с этой вздорной старухой -- разыграть ли оскорбленную невинность или обернуть все в шутку. Тон тети Клавы вдруг резко изменился.

-- Ну, хватит дуться, -- добродушно сказала она, доставая из-под прилавка пачку газет и журналов. -- Не сержусь я боле. Мне-то, в общем, дела нет до твоих похождений. Бабу твою жалко, хорошая она, работящая. Да и ты, видно, мужик неплохой, только... Ничего жена-то? Молчит? Не догадывается?

Я все-таки решил возмутиться.

-- Да что вы такое говорите, тетя Клава! Вы же меня знаете. Чтоб я... Да никогда! Провалиться мне на этом самом месте, если вру!

-- А, все вы так говорите, -- махнула она рукой. -- На вот, я тебе тут подобрала на твой вкус и цвет. И "Футбол", и "Советский спорт", и "Англия". А с Арнольдом не связывайся, алкаш он, знаю я его.

У меня перехватило горло, а ноги стали ватными; единственным моим желанием было исчезнуть, раствориться в воздухе, превратиться в собственную тень.

-- С к-каким Ар-рнольдом? -- заикаясь, прохрипел я.

-- Да вон из того дома. -- Тетя Клава ткнула пальцем в фонарный столб. -- Слышала я, как ты с ним вчера прощался и по имени его называл. Вот я и догадалась, ведь Арнольд у нас здесь один, имя-то, поди, такое не каждый день встретишь. Жаль только, не видела я вас, темно очень было. Но голос его узнала, часто здесь околачивается.

Я облегченно вздохнул.

-- Да не тот это Арнольд... -- начал было я, но в этот момент мне на голову упало что-то небольшое и твердое, больно ударив меня по макушке, потом отскочило и со звоном покатилось по асфальту. Я нагнулся и, оторопев от удивления, поднял золотой царский червонец, совершенно новый и нигде не потертый, словно только что вышедший с монетного двора.

-- Папаша, таймер на ходу? -- послышался сзади грубый, скрипучий бас.

-- А? -- испуганно вскочил я, машинально пряча монету за спину. Тетя Клава ехидно захихикала.

Обладатель противного баса был одет в "вареные" джинсы, яркий, морковного цвета, свитер и темные цейсовские очки. Но не его одеяние заставило меня вздрогнуть аж до кончиков ушей. Незнакомец начисто был лишен подбородка и бровей. Я понял, что передо мной инопланетянин. Оттуда, с Большого Колеса.

-- Я... э-э... вы оттуда? -- пролепетал я шепотом. -- Прилетели?.. Может, я что-то не так... не того?..

-- Ты часом не сбрендил, папаша? -- пробасил инопланетянин и, махнув рукой, ступил на мостовую.

-- Осторожно! -- крикнул я, но было поздно: огромный КАМАЗ, груженный ржавыми трубами, налетел на инопланетянина и сшиб его. Я зажмурился и до крови закусил нижнюю губу. Когда я вновь открыл глаза, все было тихо. Ни КАМАЗа, ни инопланетянина, ни даже цейсовских очков. Прохожие как ни в чем не бывало торопились по своим делам, а тетя Клава спокойно и непринужденно беседовала с клиентом об исчезновении сахара и предстоящем визите Рейгана в Москву.

"Показалось, что ли?" -- недоумевал я, садясь в подошедший автобус.

-- Николай Николаевич! -- крикнула мне вдогонку тетя Клава. -Прессу забыли!

Но я уже не слышал ее. Я стоял на задней площадке "Икаруса" и был похож на человека, над которым поработал первоклассный гипнотизер: я ничего не видел, не слышал, не чувствовал. "Что же это было? Что же это было?" -- неустанно спрашивал я себя, но ответа не находил.

На работу я опоздал. Евграф Юрьевич, заведующий лабораторией и мой непосредственный начальник, высокий, тучный мужчина лет пятидесяти со строгим голосом, обширной лысиной (но моя все равно была больше) и большими очками на крупном носу, при виде меня покачал головой и демонстративно посмотрел на часы. Я виновато развел руками и произнес дежурное оправдание: "Транспорт!", на что завлаб согласно кивнул. Считалось, что после этого кивка опоздавший реабилитирован. Я возвестил общее "Здрасьте!", плюхнулся на скрипнувший подо мной стул и приступил к своим непосредственным обязанностям.