Влад Савин - Огонь и вода

— Удивительно мягкая бумага — заметил он — кстати, когда нам удается перехватить крупную партию, мы ее не сжигаем, как пишете здесь вы. Несколько экземпляров подшиваются в дела, как вещественные доказательства, а прочие идут в ватерклозеты нашего Управления, давая заметную экономию на хозяйственные расходы. Впрочем эти пасквили часто иного и не заслуживают. Будь у нас чувство юмора, мы предъявили бы вам обвинение в клевете, то есть в распространении ложных, порочащих сведений.

Штрих молчал, чувствуя себя полузадушенной мышью в клетке с голодными котами. Директор перевернул лист и раздраженно ткнул в него пальцем.

— Вы пишете о нас так, словно мы застенок инквизиции, где кровожадные душегубы задались целью истребить как можно больше подданных своей же страны. Что мы по малейшему "подозрению в намерении" хватаем невинных людей, тащим их в пыточные подвалы, где даже со стен не сходит кровь, и после гноим вместе с крысами в сырых темных казематах, если не убиваем самым зверским образом без всякого суда. Но если уж вы сюда попали, наверное вам интересно будет узнать, как это происходит на самом деле?

Штрих молчал, не понимая ведущейся с ним игры. Директор продолжил поучительным тоном:

— Согласитесь, что истинной нашей целью является спокойствие государства, а не собственные садистские побуждения. И потому нет пользы в массовых арестах невиновных — во-первых, это без результата отвлекает много сил и времени, во-вторых, самая суровая кара, одинаково опасная для преступника и законопослушного гражданина, вызовет страх, но никого не удержит от злодеяния. По той же причине пытка применяется лишь к заведомо виновным, а не к свидетелям, и происходит не так грязно и неэстетично, как вы думаете. Мы все же не людоеды с островов Танариву, а цивилизованные, культурные люди, живущие в просвещенном двадцатом веке.

Бывший попутчик Штриха распахнул одну из дверей. Заглянув туда, Леон увидел стерильную чистоту и яркий холодный свет зубоврачебного кабинета.

— Здесь это и проходит — скучающе пояснил Директор — вас усадят в самое обычное кресло дантиста, зафиксируют особыми захвата-ми руки, ноги, туловище, голову, открытый рот. И не звероподобные громилы начнут крушить вам ребра подкованными сапогами, а интеллигентный человек в белом халате — кстати, хороший врач, при нужде оказывающий помощь нашим сотрудникам — будет медленно и тщательно сверлить ваши зубы так, что вам захочется тотчас же рассказать нам все. Грубые пытки неудобны еще тем, что оставляют внешние последствия, делающие человека малопригодным к дальнейшему сотрудничеству, здесь же после нашего взаимного согласия все следы могут быть легко устранены обычными пломбами. Другой наш сотрудник, много лет живший в Китае, научился там искусству целительства иглами, вводимыми в особые точки на вашем теле; однако это с большим успехом может быть применено и для допроса — и никто пока еще не сумел при этом промолчать. Нам нужны не внешние эффекты, а лишь результат — и мы достигаем его всегда. Рассказывать дальше, что мы можем с вами сделать — и сделаем, если захотим?

Штрих понял, что пытка уже началась. Еще при инквизиции жертве всегда сначала показывали орудия и подробно рассказывали об их назначении — иным хватало одного этого, чтобы сломать волю. Товарищи, прошедшие застенки, говорили, что лучшее здесь — представить, что ты уже умер, и все происходящее больше не имеет значения. Он попытался, но тщетно — и это было не малодушие: он вспомнил свою клятву, в самом начале — когда Первый заставил всех держать руку над горящей свечой. Легко клясться тем, что не очень ценишь — он же, после встречи с Зеллой, успел полюбить жизнь, во всех ее проявлениях; его идеалы остались при нем — однако же, теперь он не был готов отдать за них самое дорогое. Ему стало страшно — и он не мог понять, чего именно: будущей боли или будущего предательства.

— Конечно, вас поместят в камеру — продолжил Директор тоном экскурсовода — но не в темный сырой каземат, а в столь же чистое, светлое и абсолютно звуконепроницаемое помещение без окон. Никто не тронет вас и пальцем, напротив — даже пищу вам будут передавать через особый люк, так что вы не увидите и не услышите своих сторожей. Никакого зверства — мы же не виноваты, что наша психика устроена так, что после двух-трех суток такой абсолютной изоляции вы сами начнете биться головой о стену; впрочем, чувство времени тоже теряется, и вы не поймете, провели там неделю, месяц или даже год!

— Я требую суда! — отчаянно воскликнул Штрих — я готов понести наказание по закону, но пусть будет гласный суд, обвинение и защита!

— Знаете, почему вы здесь, товарищ Второй? — спросил Директор серьезно — мы ведь тоже не всеведущи! Мы не могли узнать, кто это пишет для вашего листка столь поджигательные воззвания — и никогда не узнали бы, если б у нас действительно, как пишете вы, работали одни тупые костоломы! Если вы читали Эдгара По, Конан Дойла, да и пресловутого фон Дорна — то помните обычный метод разгадки простых шифров, где каждый знак заменяет одну букву: известно, насколько часто каждая из букв или буквосочетаний встречается в любом рассматриваемом языке. Один человек, светлая ученая голова, предложил нам точно так же анализировать тексты, замечая характерные обороты, синонимы, построение предложений, всего двадцать шесть пунктов, сочетание которых у каждого автора индивидуально. Сравнивая множество газетных статей, мы вышли на вас — но пока что ни один суд не примет это за доказательство, как и ваше голословное признание. Так что юридически вы чисты, и судить вас, строго говоря, не за что — но к чему формальности, если мы оба знаем правду?

Штрих молчал, кляня себя за опрометчивое признание и не видя выхода из захлопнувшейся мышеловки. Директор достал тот самый номер "Вестника" и положил ладонь на заметку о пожаре.

— Впрочем, мы гуманные люди — сказал он утвердительно — и никогда не будем мучить человека без надобности. Зачем вас пытать и держать в камере, если мы отлично поладим и так? Ведь вы не хотите, чтобы это сообщение завтра оказалось правдивым?

Леон побледнел.

— Вы не посмеете! — крикнул он — она не виновна, она же ничего не знала! Если вы сделаете это, то вы просто чудовища, которых нужно убивать, как бешеных псов!

— Мы не посмеем — подтвердил Директор — зачем нам брать на душу грех: для этого найдется какой-нибудь мерзавец, из уголовных, которого после, может быть, даже поймают и самым законным образом повесят. Но будет ли от этого легче вам, а особенно — вашей семье?

Штрих весь напрягся, готовый броситься на палачей. Сейчас ему хотелось лишь одного — душить и резать тех, кто посягнул на самое для него дорогое.