Влад Савин - Огонь и вода

Он пришел в себя от того, что кто-то тряс его за плечи. В голове звенело пустотой. Над Леоном склонился его попутчик.

— Мы подъезжаем к Зурбагану — сказал заботливый сосед — вы проспали весь путь от границы: наверное, вам не следовало пить коньяк натощак и без закуски.

Штрих незаметно сунул руку в карман, вспомнив слышанное им о ворах, поящих встречных сонным зельем. Часы и бумажник были на месте, и ему стало стыдно, что он напрасно заподозрил хорошего человека. От выпитого все еще странно шумело в голове, и горизонт качался под ногами; видя затруднения Леона, все тот же попутчик предложил свою помощь до извозчика или авто, и Штрих после долго-го отсутствия ступил на землю Зурбагана, заботливо поддерживаемый под локоть своим дорожным знакомым.

Солнце склонялось к закату, отбрасывая длинные тени. На деревьях аллей появились первые желтые листья. Заканчивался один из последних тихих и ясных дней позднего лета или ранней осени; очень скоро задует свирепый нерей, принося дожди. Шумела вокруг разноликая веселая толпа, плыли над головами зонтики дам, лоточники предлагали товар, играла музыка уличных оркестров, комедианты веселили зевак, стояли городовые на перекрестках. Заботливый спутник подвел Штриха к краю тротуара, и тотчас же возле них остановился серый закрытый автомобиль. Через мгновение Штрих почувствовал, как его хватают под руки и заталкивают внутрь; не успел он опомниться, как автомобиль уже тронулся с места. На заднем сиденье, по обе стороны от Леона, сидели двое каких-то мрачных типов в одинаковом штатском, а рядом с шофером расположился его недавний сосед по купе.

— Позвольте! — возмутился наконец Штрих — по какому праву? Кто вы, куда меня везете?

— Не стоит шуметь — обернулся бывший попутчик, показывая жетон тайной полиции — вряд ли вы всерьез сомневаетесь в нашем праве везти вас, куда надо, товарищ Второй!

Штрих затравленно огляделся. Сопротивляться было бесполезно: любой из стерегущих его верзил мог легко справиться с двумя такими, как он. К тому же полицейские агенты наверняка были вооружены и обучены хитрым приемам японской борьбы, про которые сам он лишь читал в популярных романах о приключениях знаменитого сыщика фон Дорна.

— Послушайте, не знаю, как вас там! — в отчаянии воскликнул он — если вы знаете, кто я, то вам известно, зачем я здесь. Дайте мне увидеть мою жену, хоть на минуту, и после делайте со мной, что хотите! Осталось мало времени, она может умереть!

— Это точно! — усмехнулся попутчик — времени у тебя мало.

Автомобиль свернул на Трамвайную, и Штрих с удивлением заметил, что его везут не на бульвар Принца-Альберта, где размещалось управление тайной полиции, тот самый Большой Дом; однако больница также оставалась далеко в стороне. Но вскоре, узнав знакомые дома, окруженные садами, он с ужасом и омерзением понял, куда они едут.

— Мерзавцы, палачи! — выкрикнул он — вы хотите показать мне пепелище, где живыми горели моя жена и дети?

Полицейские захохотали. Штрих сейчас готов был убивать их голыми руками. Но будучи в положении, когда нельзя было и пошевелить пальцем, ему оставалось лишь кипеть возмущенным разумом, чувствуя себя в эту минуту большим фанатиком революции, чем сам товарищ Первый.

Автомобиль остановился. Штрих не верил своим глазам. Дом стоял целый и невредимый, видны были кружевные занавески на окнах и цветы на подоконниках. Нигде не было никаких следов огня, все вокруг источало мир и покой.

— А вы говорили, пепелище! — усмехнулся бывший попутчик и вопросительно взглянул на одного из агентов.

— Сейчас мадам выйдет! — ответил тот — вчера, позавчера, третьего дня в это же самое время!

И тут Штрих увидел Зеллу. Она вышла, все такая же стройная и красивая, в шелковом платье с кружевом, и широкой шляпке с вуалью, держа за руки Леона-младшего в матросском костюмчике и маленькую Зеллу. Леон завороженно следил сквозь стекло за каждым их движением; опомнившись, он хотел крикнуть им, что было силы, но полицейские были настороже. Ему умело заткнули рот, скрутили руки, и автомобиль покатил прочь, увозя Леона от его дома, жены и детей.

Он смутно помнил, как его привезли, как вели по каким-то коридорам. Его ввели в кабинет, усадили в кресло. В комнате, освещенной мягким электрическим светом, кроме него были еще двое: его спутник по поезду, и сухощавый седоватый человек с ястребиным профилем. Когда он обернулся, рассматривая Штриха в упор, тому захотелось вжаться в кресло: от седоватого исходила невидимая сила не знающего пощады хищника, его бесцветные глаза были похожи на ледяную прозрачную воду северных озер. Штрих понял, что это и есть Директор, о котором рассказывали не меньше страшных легенд, чем о подвалах этого большого дома. Сейчас Директор смотрел на Леона, как кот на пойманную мышь. Штриху было страшно, но осознание безвыходного положения придало ему решимость.

— Я протестую! — отчаянно выкрикнул он — согласно Уложению о уголовных наказаниях, я имею право услышать предъявленное обвинение и иметь адвоката, без присутствия которого могу не произносить ни единого слова!

Он сам не верил своей речи. Если даже половина слышанных им слухов правда, он не увидит никакого суда, а просто сгинет здесь без следа. Его не будут искать в Зурбагане, потому что никто из знакомых не видел, как он садился в поезд. По ту же сторону границы ни полиция, ни квартирохозяин, получивший плату вперед, даже не заметят пропажи какого-то иностранца; товарищи же просто сочтут его дезертиром. Он находился в руках беспощадных убийц, которые могли сделать с ним все, что хотели. Директор смотрел на него не отрываясь, и вдруг его тонкие губы тронула усмешка.

— Прежде всего, не надо так орать — сказал он ровным спокойным голосом — у меня отличный слух. Итак, вы признаете свое авторство этих опусов, товарищ Второй? А может, вас следует называть..

Тут Директор аккуратно перечислил несколько псевдонимов, под которыми выходили в их газете воззвания и статьи Штриха. Пораженный такой осведомленностью, Леон кивнул: бесполезно было отрицать уже известное. Директор извлек и положил на письменный стол несколько листков.

— Удивительно мягкая бумага — заметил он — кстати, когда нам удается перехватить крупную партию, мы ее не сжигаем, как пишете здесь вы. Несколько экземпляров подшиваются в дела, как вещественные доказательства, а прочие идут в ватерклозеты нашего Управления, давая заметную экономию на хозяйственные расходы. Впрочем эти пасквили часто иного и не заслуживают. Будь у нас чувство юмора, мы предъявили бы вам обвинение в клевете, то есть в распространении ложных, порочащих сведений.