Юрий Брайдер - Замок ужаса

Это было красивое зрелище, и, пожалуй, Саша сбросил скорость прежде всего потому, что сам залюбовался этим стремительным ночным передвижением. Чудилось, бегущий не вынужден бежать, а властвует над бегом!

«Газик» тащился следом на малых оборотах, а человек не оглядывался, словно и не замечал бликов света, рокота мотора.

— Ишь ты! Характер выдерживает! — наконец усмехнулся Саша и, врубив дальний свет, хлопнул по сигналу.

Словно бы выстрел грянул, так шатнуло бегущего с обочины! Он не удержался и пал на четвереньки, но тут же вскочил, встал пригнувшись, защищаясь ладонью от света.

Саша пригасил фары, открыл дверцу:

— На приз или от инфаркта?

Тот человек не отвечал. Он отвел руку от лица, но все еще сильно щурился, будто в глаза ему бил по меньшей мере «юпитер», и молчал, стискивая ворот свитера.

— Ты с автобуса, что ли? — спросил Игорь. — Ждать невмочь? Там, говорят, уже другая машина на подходе.

— Как, до самого города решил бежать? — не отставал и Саша.

Незнакомец какое-то время немо двигал губами, прежде чем выдавил:

— Нет… не до… города… Мне тут… я спешу-у… — Он странно протянул это горловое «у-у», но тут же поперхнулся, зажал рот рукой.

— Подвезти? — спросил добродушный Саша то ли бегуна, то ли своих, и те хором отозвались:

— А что, конечно!

Александра вышла из машины, разминая ноги, пока этот человек не взобрался на заднее сиденье и не примостился там, где-то между осветителем, Игорем, «конвасом», штативом и еще бог весть чем. Потом села она — и «газик» двинулся дальше.

— Недалеко — это докуда? — поинтересовался Саша. — До Черной Речки? Или до Осиновки?

— Совсем уже… близко. Налево свороток… — неуверенно, глухо вымолвил незнакомец. — Я покажу.

Саша кивнул.

Сзади воцарилось молчание.

Александра невольно вслушивалась в него.

Странный человек. То ли испуган, то ли страшно растерян. Хоть бы словечко из вежливости!.. Нет, не то чтобы ее задевало это молчание. И не скуку дорожную развеять хотелось. Александра, скорее, пыталась даже не голоса расслышать, а понять, что такое — страх ли непонятный, предчувствие ли неведомое, — холодит ей шею. Или просто стылые вздохи осени прорываются сквозь брезент?

Да, осень. Эхо лета и грядущие раскаты снегопадов…

Александра вспомнила, как он стоял, чуть пригнувшись. Серые волосы, серый свитер. Ни кровинки в лице — как говорят, смертельно-бледный. Или это ночь и свет фар играли прихотливо?..

А интересно, что там, куда он спешит? Поселок? Станция? Его дом?..

Дорога опять металась впереди, и маячили сбоку деревья, словно чьи-то чужие блеклые лица приникали к стеклам — и отшатывались в испуге.

Александра начала дремать.

— Погоди-ка, — вдруг подал голос Саша. — Ты какой левый поворот имеешь в виду? Под «кирпич», что ли?

Крик, вой, рык в ответ!

Александра вскрикнула, падая лицом в ветровое стекло — Саша резко нажал на тормоз, — но успела подставить руку.

Кто-то сильно схватил ее за плечи. Неразборчивые крики сзади, надсадное дыхание…

Не помня себя, Александра вывалилась из машины. Следом вылетело длинное темное тело, мягко приземлилось в прыжке, распрямилось.

Это был их попутчик.

Он обернулся, и Александру ослепил серебристый неподвижный блеск его глаз.

Он вытянул руки — кончики пальцев фосфорически сверкнули… Фары вдруг погасли, будто он ударил по ним.

Александра вжалась в колесо. В машине кто-то взвизгнул, раздался крик:

— Волк!

Александра в ужасе оглянулась, но ничего не увидела.

Фары не горели, но темнее не стало. Все кругом было залито светом — однако не лунным.

Свет — бесстрастный, неживой, древний — словно бы исходил из глубины тайги, пробирался сквозь деревья, как бы окутывал людей, ощупывая их…

Тот человек все еще стоял, глядя через плечо. Тени и бледный свет играли на его лице, и, почудилось, уши его заострились, рот свела судорога. Наконец верхняя губа его приподнялась, он что-то прорычал — позвал, окликнул кого-то?

— Хор-р-рги!!.

И люди услышали, как тайга, а может быть, черные провалы небесные, только что затаенно-молчаливые, вдруг отозвались; слаженно:

— У-у-у-о-о!..

Незнакомец, крутнувшись вокруг себя, понесся вперед теми же протяжными и стремительными прыжками. Опять из машины, задушенно, страшно:

— Волк!

Александра безотрывно смотрела, как человек на границе света и тьмы пал на четвереньки, по-звериному, еще раз обернувшись, исторг:

— Хор-рги!..

Прыгнул — и сгинул в тайге.

Какое-то время еще колебалась на асфальте, словно бы потеряв своего владельца, тень настороженной человеческой фигуры, потом исчезла и она.

Белое сияние внезапно погасло, и вновь завладел округой темный морок ночи.

Александра заглянула в приемную Института Экологии и облегченно вздохнула: Тамары не было на месте. Редкая удача! Теперь есть шанс спокойно поговорить с директором. А то Александра заметила: стоит ей прийти к Овсянникову, как его секретарша с интервалом в две минуты: «Валерий Петрович, вы на такое-то время вызывали такого-то!», «Валерий Петрович, срочно просит приема такой-то!», «Валерий Петрович, Москва на проводе!..»

Впрочем, Валерий Петрович и сам замечал, что приходы Александры «активизируют» Тамару. «Ревнует, что ли? — пошучивал печально. — Эх, был бы повод…»

Повод у Тамары, несомненно, был: вот уже лет пять Овсянников откровенно и в то же время, очень галантно домогался Александры, но пока ему удалось завладеть лишь ее искренним расположением. Однако, как это часто бывает с женщинами, Александра ценила его беззаветное поклонение гораздо более, чем позволяла признаться даже самой себе, а потому сейчас, внезапно войдя в его кабинет и не увидев привычной радости на лице хозяина, замялась в дверях.

Впрочем, Валерий Петрович тут же вскочил из-за стола и бросился к ней:

— Сашенька, милая! Наконец-то! Сто лет тебя не видел, утешение ты мое! Такая тоска на душе, не представляешь.

Что-то дома опять? — виновато спросила Александра. Конечно, совесть ее была спокойна перед Светланой Овсянниковой, но все же, зная и о ее лютой ревности, а не только о безобидной Тамариной, она частенько чувствовала себя неуютно.

— Да я уж привык! — отмахнулся Валерий Петрович.

— А почему такое лицо? А худой какой стал! — оглядела его Александра.

— Мы слишком давно не виделись, Сашенька. Я уж больше месяца не живу, а существую. Беда!