Станислав Лем - Человек с Марса (Сборник)

— И каким же образом? — спросил доктор.

— Очень простым: различные части аппарата поглощают генерируемые внутри него лучи в различной степени и дадут на приложенной к конусу пластинке следы, подобные рентгеновским, по которым, возможно, мы определим контуры внутренних деталей.

— Ну что ж, инженер, — кивнул профессор. — Так и сделайте. — Но тут же добавил, видя, что Финк встает: — Однако пусть кто-нибудь пойдет с вами и наблюдает сквозь щель в броневых дверях, не случится ли чего-нибудь. Такой контроль на будущее обязателен. Мы же еще немного побеседуем.

Поскольку, казалось, никто не хотел пропустить интересного совещания, пойти с инженером вызвался я. По дороге в камеру он прихватил толстую пачку фотопластинок, обернутую слоем свинцовых листов, которые весили столько, что мы едва дотащили свой груз до места. Здесь инженер оставил меня за дверью и велел наблюдать за ним через фильтр из свинцового стекла, вделанный в броневую плиту двери, а сам взял несколько пластинок и вошел в камеру. Сняв свинцовую обертку, он экспонировал одну пластинку, потом вторую и так продолжал, прижимая их всякий раз к другому месту черного конуса, двигаясь по спирали. Все происходило в абсолютной тишине, нарушаемой только далеким, тихим тиканьем внутри машины.

Когда инженер вышел, я обратил внимание на то, что лицо у него покраснело. Мне подумалось, что это первое проявление вредного воздействия излучения. Однако я ничего не сказал, чтобы не волновать его, и мы пошли в лабораторию.

Инженер провел меня в небольшую затемненную комнатку. Зажглись маленькие рубиновые лампочки. Забулькали растворы реактивов. Я присел на табурет. Я чувствовал сильное утомление, мне казалось, что я не спал больше месяца. Но инженер наклонился над пластинками, и я мгновенно забыл и про усталость, и про бессонницу. Пластинка на просвет показала один почерневший участок, какие-то нечеткие параллельные полосы, а в самом центре была засвечена полностью. На второй была та же картина. Все остальные оказались засвеченными целиком.

— Черт побери, впустую, — проворчал инженер. — Надо повторить. Только сократим экспозицию в два раза. У лучей очень большая проникающая способность.

— Вы больше не пойдете, — сказал я. — Теперь моя очередь. С вас хватит. Когда вы вышли из камеры, у вас было красное лицо, а что это означает, вам известно.

Инженер начал возражать, но я настоял на своем. Мы опять сходили за пластинками, и я вошел в камеру. Впервые я был один на один с нашим таинственным, смертоносным гостем — а его тиканье, временами напоминающее очень слабый человеческий хрип (а может, это была только игра моего воображения), тоже действовало не очень-то успокаивающе.

Я быстро прикладывал пластинки, сверяясь с укрепленным на запястье секундомером, и выбегал из камеры с экспонированными, где их принимал у меня инженер. Покончив с последней пластинкой, мы отправились в темную комнату.

И снова потянулись минуты ожидания, пластинки хлюпали в широких ванночках, какие-то пятна появлялись на стекле, возникали, усиливались и светлели тени… Две пластинки были засвечены. Инженер проверил их номера, сравнил с планом машины и сказал:

— Центр излучения находится между двумя нижними стекловидными отверстиями. Именно там засветились две эти пластинки.

— А остальные? — спросил я, пытаясь заглянуть ему через плечо.

— Еще минута, только положу в закрепитель.

Секундомер тикал в темноте. Было слышно наше ускоренное дыхание.

Наконец инженер вынул пластинки из ванночки, и мы вышли в коридор.

— Вот первая: путаница светлых и темных полос, какие-то линии, а это? Не слабая ли это овальная тень? Да, но ведь это…

— Центральная груша, вы правы. Значит, она непроницаема для лучей, и это говорит о том, что излучение неопасно для плазмы, содержащейся в груше, так как она изготовлена из какого-то загадочного материала, не пропускающего эти лучи.

Вторая и третья пластинки показали новые детали в виде наслаивающихся теней, темных и светлых пересекающихся полос.

— Те, что резче, — пояснил инженер, — провода или трубки, идущие у самой поверхности, к которой вы прикладывали пластинки, а размытые — из более удаленных частей.

— Вы что-то знаете и как-то разбираетесь? — тихо спросил я.

— У вас слишком высокое мнение о моих знаниях, — улыбнулся инженер. — Пока что я знаю не больше вашего. Надо будет сделать несколько эскизов.

Мы прошли в лабораторию, где Финк начал с карандашом в руке набрасывать на большой, приколотый к чертежной доске лист какие-то прямые и кривые линии, налагая их друг на друга. На белом листе возник клубок контуров, который в принципе изображал тело вращения, напоминающее конус.

— Двигающий механизм почти ясен… — ворчал инженер, — ну и что… Как извлечь чертово ядро из скорлупы, вот в чем дело…

— Но принцип конструкции в общих чертах вам понятен? — спросил я.

— Все это дьявольски запутано: там есть части, несомненно, имеющие что-то общее с системами трансформации, но что, черт побери, является источником энергии? Понятия не имею. Я не вижу ни одной вращающейся части.

— Мне кажется, тиканье скорее всего исходит из верхней части конуса, — заметил я. — Впрочем, возможно, я ошибаюсь.

— Ну, мне тоже это пришло в голову. Там есть подвижная часть — вот эта, — решил он, указывая на размытую тень, что-то вроде неравнобедренного треугольника, который выглядел как…

— Ну конечно! — воскликнул я. — Это же копия волчка, детского волчка.

— Вы думаете? — наморщил брови инженер. — Принцип гироскопа, а следовательно, его сердце — гироскоп. Пожалуй, вы правы, — сказал он после недолгого раздумья и нанес на рисунок несколько линий. Теперь в центре тела вращения стал виден волчок, похожий на два конуса, соединенных основаниями. Волчок находился в пробеле центральной тени — как бы трубы, которая шла посредине машины, разрываясь, чтобы принять волчок, и оканчивалась наверху розеткой, на которой размещалась таинственная груша. — Пошли, — сказал инженер, сорвал с доски несколько кнопок, державших бумагу, свернул лист в трубку и взял под мышку.

Наше появление было воспринято с напряженным ожиданием. Инженер разложил бумагу перед профессором и принялся кратко пояснять.

— Принцип действия мне совершенно непонятен, — сказал он. — Я вижу единственный путь: задержать излучение. Это необходимое условие.

Уиддлтон, прищурившись, смотрел на него и молча слушал.

— Поскольку — хотя и не могу это утверждать со стопроцентной уверенностью — центральным механическим элементом является этот волчок, или гироскоп, обнаруженный Макмуром, — тут все удивленно взглянули на меня, — постольку необходимо его остановить. Эта размытая тень на пластинке — единственная подвижная деталь. Напрашивается, возможно, не слишком умное сравнение этой детали с человеческим сердцем, но, остановив это «сердце», мы, пожалуй, сумеем заняться демонтажем…