Дальней дороги - Владимир Дмитриевич Михайлов
Витька стоял перед ним, закрыв глаза и качая головой, и это дурацкое покачивание разозлило Волгина еще больше. Он на миг смолк, приготовляясь к более обстоятельному анализу Витькиного поведения, но мальчик ухитрился втиснуться именно в эту узкую щель.
— Да ведь я говорю — нет, — сказал он. — Ну, не встретил.
— Как не встретил? — спросил Волгин. — Что значит «не встретил»? Прозевал?
— Не приехала — и все, — оказал Витька.
— Да этого быть не может. Прозевал, а она небось разыскивает институт!
— Нет. Передала, что не приедет. Через пилота дирижабля.
— Так… — протянул Волгин. — И почему же это она не приедет? — Вопрос был задан таким тоном, как будто Витька являлся ответственным за поведение той, которая должна была приехать.
— Ну, раздумала, наверное, и все.
— Раздумала… — медленно, словно стараясь проникнуть в смысл этого слова, произнес Волгин. И вдруг топнул ногой: — Да ты понимаешь? Раздумала!.. А завтра? А эксперимент?
Он повернулся в сторону, словно ожидая поддержки. Но там стояла лишь Елена, с любопытством глядевшая на него. Волгин вспомнил, что он не в институте, не в своей лаборатории, и что Елена не имеет к этому никакого отношения — не говоря уже о том, что трудно признавать неудачу в присутствии любой женщины, не только этой… Он заставил себя умолкнуть.
— Да, — проговорил он через секунду, но уже нормальным голосом. — Бывает, бывает. Ничего, выкрутимся как-нибудь…
Произнося это, он понимал, что не выкрутится: все задержится на долгое время, а Корн тем временем бросит своих рамаков в мироздание. И Волгину не на что будет сослаться.
Проклятая женщина: подвести в такой момент!
— Выкрутимся! — сказал он уверенно, взглянул на Елену и понял, что ее-то он не обманул.
— Ты не меняешься, — сказала она, когда он умолк. — Все громы и молнии, да?
— В зависимости от погоды, — усмехнулся Волгин.
— Сорвалось что-нибудь важное?
— Да как тебе сказать… — промямлил Волгин, которому не хотелось врать, а говорить правду — тоже. — Впрочем, чего мы тут стоим? У нас — аграплан, отвезем тебя, подумаем, где остановиться. В гостинице — пусть в гостинице…
Он сделал шаг в сторону, пропуская Елену вперед, и еще раз — непроизвольно — провел глазами по ее пополневшей в талии фигуре. Интересно, каким будет ребенок. Это всегда интересно…
— Что?
«Интересно, каков будет ребенок», — снова произнес Волгин про себя, и на сей раз каждое слово было полно глубокого значения.
9
— Слушай, Лена, — сказал он, догнав женщину и взяв ее за рукав плаща (на большее Волгин все же не осмелился). — А может быть, в гостиницу не стоит? Это не близко, да и вообще… Давай, мы тебя устроим у нас в институте. Так, как у нас, ты нигде не отдохнешь: на полной научной основе. Поживешь, осмотришься… А вообще ты торопишься куда-нибудь?
— Да нет… — ответила она чуть растерянно.
— Вот и чудесно! Тогда, может, поработаешь у нас — полгодика или больше, как сама захочешь. Тем более — за тобой сейчас нужен квалифицированный надзор, а уж у нас медики такие, что лучших и не бывает.
— Не знаю, — нерешительно проговорила Елена, и Волгин узнал ту нерешительность, которая и раньше охватывала Елену порой в самые неподходящие моменты. — Один друг предлагал свое жилье — я отказалась. Правда, — торопливо добавила она, — это не его жилье, он сам здесь проездом…
— Ну и чудесно! Сегодня отдохнешь, а вечерком я к тебе зайду, побеседуем… Нет, нет, — перебил он себя, заметив странное выражение, мелькнувшее в ее глазах. — Я ведь понимаю, что ты! И в этом нет ничего неудобного; к нам приезжает множество людей! А? Ну? Соглашайся!
— Хорошо, — сказала Елена, и повторила громко: — Хорошо. Пусть в институте. — Она тряхнула головой, и это означало, что минутная нерешительность прошла, а, за исключением таких минут, Елена была человеком определенных намерений и решений. — Едем.
— А вот Виктор тебя проводит. Лаборант, но без него я — как без рук (Волгин знал, что Витька еще не успел выработать иммунитет против лести, а сейчас парня надо было чем-то оглушить, чтобы он не стал чересчур много размышлять о том, почему Волгин все же оказался у дирижабля и по какой причине так уговаривает женщину; к тому же слова насчет Витьки были правдой, так что это выходила и не лесть вовсе: разве что непедагогический разговор, но здесь ведь не детский сад). А я еще задержусь. Зато уж попозже приду обязательно. К психофизикам, Витя, пусть посмотрят, снимут характеристики, чтобы отдых вышел хорошим, человек устал…
Витька посмотрел на Елену, потом на Волгина.
— Ну, — сказал Волгин, — быстро, быстро. И анализы по всей программе, ясно?
Витька, кажется, хотел что-то сказать, но Волгин замахал руками, повернулся и заспешил в сторону. Ему очень нужно было остаться одному.
Ничего себе, ситуация сложилась. Громадное дело могло затормозиться потому, что какая-то неврастеничка в последний момент передумала и не пожелала участвовать в эксперименте. Хорошо, что Волгин за годы жизни на Земле не утратил способности принимать быстрые и правильные решения — способность эту он выработал на сумасшедших кораблях Дальней разведки. Дело должно быть сделано, и будет, потому что дальняя дорога по пескам поиска привела нас все-таки к оазису открытий… Так сказал бы известный всем нам Аль Бухори, если бы не лежал давно в фиолетовом песке Галатеи, тогда еще не оживленной человеком. Да, близится завершение, и не странно ли, что мы с тобой снова встретились именно на этом пути, и именно тут наши дороги сольются в одну, хотя ты меня и не любила, и не будешь любить никогда.
Волгин уселся на краю посадочного поля. Елена и Витька были уже далеко — там, где стояли аграпланы. Отсюда женщина выглядела совсем прежней, такой, как тогда, когда он впервые сказал ей о любви, но ее очередной приступ нерешительности…
Волгин вздохнул. Рейсовый дирижабль еще стоял у подножия мачты. Вот он начал медленно, едва заметно для глаза, увеличиваться в объеме. Невидимые извне устройства, преодолевая огромное давление наружного воздуха, упрямо раздвигали плоскости в ромб, и дирижабль, подчиняясь возникшему в его непроницаемом теле вакууму, отделился от прочной, устойчивой земли и пошел вверх, в свою среду. Тихо дышали моторы. Подъем становился все стремительнее, вот машина легла на курс — какая-то из граней ослепительно блеснула на солнце, — а вскоре стало уже трудно
