Четыре единицы - Елизавета Гребешкова
Дети эгоистичны, безусловно, но со временем смиряются с несильно радостной перспективой потери полного всеобщего внимания. Джун же впал в прострацию.
Когда маленький пищащий сверток принесли домой, он ощутил всепоглощающую ненависть к радостному лицу матери, склоняющемуся над колыбелью.
– Теперь ты старший брат, – отец положил ему на плечо свою маленькую, изящную, совсем не мужскую ручку. В тот момент зажегся огонь в его груди.
– Ты будешь любить его так же сильно, как мы все любили тебя, – мать даже не повернулась к нему и говорила это в пищащий сверток.
В тот момент Джуну было всего пять лет. По непонятно кем установленным правилам, детство в этом возрасте практически заканчивалось у детей в его стране. Конкуренция на рабочих местах все еще была высока, хоть и сказывались пробоины в количестве вновь рожденных, затем пришедших в школы и институты, выпускающихся и приходящих в фирмы, работать за маленькими столами ради сплочающего чувства и скромной, по меркам запросов дорогой страны, зарплаты. Ради этого перспективного будущего, Джуна, как и абсолютно всех детей знакомых родителей, записали сразу на четыре кружка, помимо обязательного для посещения сада.
Джун ответственно учился считать на ментальной арифметике, повторял за учителем слова и фразы на английском, дрожал от холода в бассейне и бил предложенную грушу одеревеневшими ногами. С раннего утра и до позднего вечера, когда он видел на тротуаре у дома маму, ожидающую его автобуса, развозившего детей после кружка, его не было дома, не было в семье.
В пять лет Джун понял, что стал ходить на работу так же, как это делает его отец. За поздним ужином, который часто они проводили с ним вдвоем, так как мама вечно убегала к орущему или кряхтящему свертку в комнату, маленький мальчик пытался вести подобающие его новой жизни разговоры.
Но все всегда переводилось на потребности маленького брата. Он просто ощутил, как его выставили за дверь их семьи и теперь будут требовать лишь результат.
А результата он достигал с неимоверным упорством.
Маме даже пришлось отдать его в школу раньше времени, потому что все учителя настойчиво рекомендовали умненького и усердного хмурого мальчика не держать дома, а дать ему проявить себя уже в школе.
За два года школы, Джун закончил всю программу начальных классов. Кружков стало еще больше, ведь каждый считал своим долгом посоветовать маме новый вид времяпрепровождения для ее талантливого старшего сына – испанский, французский, единоборства, ненавистный ледяной бассейн, даже футбол. Он сцеплял зубы и делал, что ему предлагают родители.
А брат тем временем никуда не девался, а даже начал расти с утроенной скоростью и с такой же скоростью стал занимать пространство их небольшой квартиры.
Менсу был нежным, ранимым, ласковым и абсолютно бездарным ребенком. Он часами копал носком туфли в песке, носился с криками за голубями и, кажется, был полностью доволен своей маленькой жизнью. Когда Джуну исполнилось одиннадцать, брат пришел в его школу учиться.
Хотя Джуну было сложно назвать это действие учебой. Менсу был тугодумом, которого еще поискать, – ни математика, ни языки, ни даже физическая активность ему были неинтересны. Свои неудачи в обучении он воспринимал как должное и никогда не расстраивался.
Однажды, проходя мимо забора начальной школы, Джун услышал, как воспитательница выговаривала ему:
– У тебя такой замечательный старший брат! Такой умница, наша гордость! Да он – гордость всего района! А ты – его родной брат, даже не можешь два примера выучить. Как же так?
Менсу улыбнулся самой своей очаровательной улыбкой:
– Он у нас лучший. А меня все любят. У нас распределение обязанностей в семье.
Учительница посмеялась и потрепала его по голове. А мир Джуна померк второй раз со времен рождения этого наглеца. Но все, что он сказал, было правдой.
Менсу и правда умел найти подход абсолютно к любому человеку. Он был мягок, покладист, никогда не держал обид и был в курсе всех модных занятий и увлечений сверстников. Его обожали, на 14 февраля он всегда получал ворох валентинок из тайной почты, ему подкладывали пироги и печенья в сумки, а девчонки таинственно хихикали, когда он проходил мимо по школьному коридору. В 14 лет Менсу поцеловала старшеклассница как самого красивого мальчика школы.
Джун мог похвастаться только длинным послужным списком побед на всевозможных олимпиадах и соревнованиях. Никто и никогда не дружил с ним так, как дружили с Менсу. Угрюмый, вечно занятой и замкнутый в себе, неразговорчивый и гениальный Джун не мог победить только своего брата.
Мама иногда качала головой за семейным ужином:
– Ну надо же! Какие же они у нас разные, словно огонь и лед. И ведь родители одни и те же, и жили прям в одной комнате, и в школу одну ходят, а словно с разных планет.
Оба брата были чертовки хороши собой, но Джун, бледный, высокий, с глазами-хамелеонами и полным отсутствием любого проявления эмоций, всегда меркнул на фоне шумного, загорелого, с вечно растрепанными вьющимися волосами, оливковой кожей и светящимися глазами брата. Они и правда были словно огонь и лед, словно инь и янь. Незнакомые люди не могли поверить, что это два родных брата. Они тоже с явным трудом переживали эту информацию.
В детстве Менсу тянулся к нему – сначала маленькими липкими от конфет ручками, затем теми же занятиями, что и у брата, позже – разговорами. Лет в 8 он прекратил эти попытки. Джун ненавидел брата и обвинял его в том, что разрушена была спокойная жизнь его семьи. Объяснить даже себе свои чувства к брату он не мог во взрослом возрасте. Просто продолжал по привычке не замечать его дома у родителей, куда все реже возвращался.
Большой грант на исследования для студента – редкое дело. Особенно если этот студент из Кореи, а грант – из Гарварда. Джун написал пару научных работ в университете по механизмам работы органелл клетки. Грант был огромным. Джун собирался открыть секрет вечной жизни клетки. Вещи были собраны вмиг, университет в Сеуле
