Александр Мирер - Обсидиановый нож

«Ну вот и все, молодые люди. Теперь ждите результатов», — пророкотал профессор. Эх, если бы это! — да как узнаешь… Переводчика бы хоть самого захудалого… Колька от тоски охнул, подошел к Рафаилу, взял его холодноватую руку. Поманил Володю. Встали с двух сторон. Володя взволнованно озирался. Первой их поняла девушка. Ловко, танцующими движениями, показала, что Рафаил будет спать здесь, а Володя и Колька пойдут куда — то и тоже лягут спать.

— Куда нам идти… — вздохнул Колька, и внезапно началось еще одно действо, уже совершенно неожиданное.

Бритый профессор приступил к Володе и знаками попросил внимания. Как будто забыв о существовании Рафаила, он мастерски сыграл пантомиму. Показал, как Володя ходит, придерживая очки, и близоруко всматривается в мелкие предметы. Как спотыкается, протирает очки, роняет их, протирает. Когда он успел все подметить, оставалось неясным, однако пантомима получилась отменная. Бритый гигант стал короче и толще. Он улегся, вытянул могучие ноги и изобразил, что у него берут анализы — ткнул себе пальцем в локтевую вену, затем в губы.

Вовка следил за ним, приоткрыв рот. Когда он отвлекался, чтобы взглянуть на Рафаила, бритый восклицал: «Э! Э!», привлекая его внимание.

Полежав, знахарь сжевал воображаемое снадобье. Еще полежал спокойно. Бодро вскочил, совлек воображаемые очки, высвободив сначала одно ухо, затем другое, и шмякнул очки о землю. Посмотрел направо — налево, зоркий и довольный. И, наконец, не сомневаясь в успехе, он ухмыльнулся и взмахом руки пригласил Володю на стол.

— Большое спасибо, — изнемогающе, но вежливо сказал Володя. — Очень признателен, пока что я воздержусь. Нет — нет, понимаете?

Но Колька, глядя на эту пантомиму, не то простодушную, не то издевательскую, обмирал. «Идиот! — взревело внутри. — Отдал шаманам!!!»

На призрачной грани ужасных поступков, беспамятно, он склонился к Рафаилу, искал пульс на руке, и услышал Володин голос:

— Колюня, мне кажется, наверное. Синяк — то, посмотри на грудь!

…Синяк побледнел. Он обровнялся цветом, потерял четкие очертания. И распухшая нога стала тоньше, и на ней тоже бледнели синяки — вся она была сплошной синяк… Бородатый потихоньку потянул ослабшие ремешки на ноге. Подтянул, завязал, и Рафаил пошевелился и открыл глаза. Посмотрел в потолок и снова закрыл.

Бритый придвинулся, странно улыбаясь и поводя рукой. Его самодовольное, властное, коричневое лицо было последним, что видел Колька.

Глава 5

Он всегда просыпался мгновенно, перелетая границу сна и яви, как прыгун через планку. И как прыгун всегда знает, где земля, планка и каждая точка его тела, так Колька знал уже в первую секунду пробуждения, где он, и что ему предложит наступающий день.

Твердое и острое врезалось в бок. Он подумал: «Бодуэн де Куртене, первый том», и ошибся. Это был пистолет. Он вскочил и протянул руку за прыгалками, надеясь, что пистолет ему снится, и он проснется сейчас в своей комнате на пятом этаже общежития, под портретом Эйнштейна, и отпрыгает свои сто пятьдесят подскоков.

Рука ушла под жесткие листья на пол — локтя. Колька выдернул ее и спрятал подмышку. И проснулся второй раз, со всей стремительностью и определенностью, свойственной его характеру. Значит, все обстоит именно так. Они втроем в Совмещенном Пространстве, это вовсе не сон, как мнилось ему во сне…

Втроем! Где Рафаил?

Володька еще спал, зажав очки в кулаке. Толстый, белый, с курчавым черным волосом на груди и животе. И в коричневых плавках.

Колька посмотрел, послушал, как он сопит, и решил пока подумать и оглядеться на свежую голову. Все равно — если уж они оставили Рафаила на целую ночь, то можно повременить еще четверть часа. И не разберешься в этой лиственной каше без провожатого.

Он опустился на лежанку, механически попрыгал — пружинит. Как поролоновый матрац. Лежанка состояла из листиков, плотно спрессованных, как табак в сигаре. В отдельности они были жесткие — Колька отщипнул один, — а вместе — такие, как надо. Отличный матрац.

Круглая хижина, в которой они спали, была вся живая и зеленая. Не светлозеленая, как в умеренном климате, а густо, сине — зеленая. Тропики! Колька осмотрел кусок стены под лежанкой. Ветки были не видны за листьями, все листовые пластины ориентировались одинаково, под углом к горизонту, чтобы вода стекала наружу. Крыша была выпукло сложена из крупных листьев, длиной в полметра каждый, черепицей — поверх тонких коричневых ветвей. Колька поискал следы садовых ножниц — нет, не видно. Листья совершенно целые, круглые на стенах и овальные на потолке. Живые.

Чудеса.

Он посмотрел на часы — девять. Чего девять, где девять? Пустое дело. Он нутром чувствовал, что солнце сию минуту встало — воздух свежий, утренний. С другой стороны, он может ошибаться, ведь здесь тропики. Но какие тропики, чьи тропики? Где мы есть, черт побери?

Эго было главное. Надо выяснить, где они есть, и возвращаться. Если поступать правильно. А если надо неправильно? А как тебе надо, Свисток?

— Сойти с ума, — сказал Колька и прошел по хижине, протискивая ступни в траве, чтобы она щекотала между пальцами. Присел, потрогал траву — живой ковер. Землю не нащупал, а длина травинок — всего три — четыре сантиметра. Из — под лежанки на него глянули тем временем черные круглые глазки, хитро поблескивая.

— Кыш! — глазки скрылись за листьями.

Если так, как хочется, если честно, то возвращаться немедленно ему не хотелось. Однако рассуждения бессмысленны. Хочешь — не хочешь, а как только Рафка станет транспортабельным, они тронутся в дорогу. Ох, Рафаил, Рафаил… Пожалуй, коричневые знают дело, если все это не приснилось. Да какой уж сон. Горилла, кроты и клубки формалиновые. Что за мерзость! Как это понять, чтоб на Земле было такое, в полной неизвестности? А ты больно спокоен, Колька — Свисток. Надолго ли? Он знал, что не надолго хватит спокойствия.

…Он зевнул самым прозаическим, земным зевком и заспешил. Надо торопиться к Рафаилу, а сверх того зверски хотелось есть.

— Вовка, подъем! Подъем!

— Ну что, что — сейчас…

Володя потянулся и вскочил, как встрепанный, и уставился на свою лежанку. Одновременно снаружи послышались мягкие шаги и рычание. Колька схватился за пистолет.

Вход в хижину обозначивался только перерывом лежанки, и стена там была такая же густая, как везде. Они смотрели на это место и слышали, как снаружи кто — то ходит и рычит. Колька не вынес ожидания и двинулся поверху, по лежанке, чтобы выглянуть наружу. В пистолете оставалось всего четыре патрона. Нечищен после вчерашнего.