Чарлз Шеффилд - Темнее дня

— Что? А ну-ка дайте мне посмотреть. — Вальния Блум решительно прошагала вперед и попыталась вырвать цилиндр из руки Суоми.

— Доктор Блум, узелки слишком малы, чтобы увидеть их невооруженным глазом.

— Я это лучше вас знаю. Я месяцами с Себастьяном Берчем работала. На самом деле я хочу знать, где вы, черт побери, эти пробы взяли.

Бенгт Суоми посмотрел на Сову. Сова повернулся к Алексу Лигону. Алекс Лигон с видом самым что ни на есть преступным, как показалось Милли, промямлил:

— Не уверен, но думаю, что они поступили из медицинской тестовой лаборатории на орбите Земли.

— В самом деле? Что ж, это маловероятно, но возможно. — Вальния Блум вручила цилиндр обратно Бенгту Суоми. — По этому поводу я парой-другой слов с Кристой Мэтлофф обменяюсь.

Алекс Лигон постарался максимально слиться с фоном, а Суоми продолжил:

— Здесь у нас имеет место идеально стабильная ситуация. Водород — и узелки, составленные из неких неорганических материалов, сосуществующих без того, чтобы вступать в любого рода химическую реакцию. — Он подступил к лабораторному столу. — Теперь я помещаю цилиндр на фиксированный стенд и даю поршню свободно двигаться.

Дно цилиндра точно подошло к серебристому кольцу. Металлическая вставка на его верхнем конце идеально соответствовала ручке с круглым наконечником, которая торчала из большой серебристой штуковины яйцевидной формы.

— Я могу управлять движениями поршня вверх-вниз при помощи вот этого колеса, уменьшая или увеличивая таким образом давление внутри цилиндра. Обратите внимание, что значение остается стабильным, и в данный момент мы имеем давление существенно меньше килограмма на квадратный сантиметр. По сути, необходимо прикладывать направленное вверх усилие, чтобы удержать поршень на месте. Теперь я предлагаю опустить поршень. Внимательно следите за манометром.

Суоми взялся за колесо сбоку прибора и принялся его поворачивать. Поршень медленно, но заметно опускался. Показание манометра так же медленно увеличивалось.

«Ну и откровение, — подумала Милли. — Давление обратно пропорционально объему. Водород ведет себя именно так, как предполагается вести себя идеальному газу. Выходит, я черт знает откуда сюда неслась, потная и вонючая, чтобы за демонстрацией закона Бойля-Мариотта пронаблюдать?»

Поршень продолжал опускаться. Давление внутри цилиндра в точной пропорции поднималось. Оно достигло нескольких килограммов на квадратный сантиметр, и Милли уже готова была заключить, что Бенгт Суоми и Великая Сова дружно с ума сбрендили, когда произошла внезапная перемена.

Давление на манометре упало до нуля. В то же самое время поршень быстро пошел вниз. Вскоре свободного пространства на дне цилиндра вообще не осталось.

— Зримая аномалия, совершенно определенная аномалия, — заметил Бенгт Суоми. — Объем падает до исчезающе малого значения, но то же самое и давление. Что же произошло с нашим идеальным газом, давление которого обратно пропорционально его объему?

Он сделал эффектную паузу. Милли решила, что Суоми не просто напоминает фокусника, а что он такой и есть. Ученый из демонстрации не иначе как цирковой номер устраивал.

— Все вполне очевидно, — сказала она. — С водородом произошла фазовая перемена. Газ перешел в жидкость или в твердое вещество. Отношение давления к объему уже неприменимо. У вас там крошечный объем вещества и никакого давления.

Милли тут же поняла, что попала в точку, поскольку Суоми мрачно подтвердил:

— Это верное заключение. Действительно, произошел фазовый переход. Содержимое цилиндра перешло из обычной формы газообразного водорода в гораздо более плотную форму. Фазовая перемена произошла по всему объему газа почти мгновенно, причем узелки явно послужили каталитическим агентом для конденсации. Именно это наши эксперименты и выявили. Но в чем была важность данного явления? Я не смог усмотреть здесь никакой связи ни с «абсолютным оружием», ни с любым другим оружием. И мой персонал тоже. Чтобы распутать загадку, потребовался тонкий ум Свами Савачарьи.

Суоми поклонился Сове, а тот перехватил у него эстафетную палочку и продолжил:

— Я сформировал ясную мысленную картинку, но не знал, как просчитать последствия. Себастьян Берч отличался навязчивым интересом к облакам Юпитера и Сатурна. Тогда я спросил себя, что случится, если узелки, подобные тем, что были обнаружены в теле Себастьяна Берча, будут выпущены в верхние слои атмосферы газового гиганта. Поначалу никакого взаимодействия не будет. Как мы только что видели, узелки не оказывают никакого воздействия на водород, находящийся под низким давлением. Однако сами узелки плотные. Они будут стремительно падать сквозь наружные планетарные слои к тем регионам, где давление выше. И там уже будут иметь место немедленные и страшные последствия. Фазовая перемена, которую мы только что наблюдали, произойдет и с огромной скоростью распространится по всей атмосфере. Водород в новом фазовом состоянии займет гораздо меньший объем. Юпитер катастрофически сожмется, образуя плотную сферу всего лишь в малые доли процента от своего нынешнего размера.

После этого фазового перехода мы получим значительно меньший Юпитер. Однако масса планеты останется той же самой, а следовательно, ее гравитационное воздействие никак не изменится. Ганимед, Европа и другие спутники, никак фазовым переходом не затронутые, продолжат движение по своим орбитам. Так что же произойдет? Я попытался заглянуть внутрь темного разума Надин Селасси и странным образом уверился в том, последствия непременно будут — причем ужасные. Но какими именно они окажутся? Этого я не мог сказать. В данном пункте мне опять потребовалась помощь превосходного эксперта.

Сова взглянул на Бенгта Суоми и вопросительно поднял брови. Тут Милли пришла к еще одному заключению. Раньше она даже в мыслях не имела ничего подобного о Сове, но где-то в глубинах этого человека сидел такой же великий актер, что и в Бенгте Суоми. Оба они обожали свое представление. И знали, что публика у них на крючке.

Следующая фраза Суоми это подтвердила.

— Давайте заглянем в прошлое, — предложил он. — Порой старые теории находят свое применение. В течение девятнадцатого столетия возраст Солнца много дискутировался. Биологам и геологам требовалось много миллионов лет, чтобы природные процессы произвели необходимый эффект. Физики, с другой стороны, не могли представить себе ничего, что обеспечило бы Солнцу такой долгий срок жизни. Наконец Кельвин и Гельмгольц выдвинули предположение. Так уж получилось, что оно было неверным, но имело смысл. Они предположили, что Солнце остается горячим, потому что постоянно сжимается в размере. На протяжении этого медленного коллапса гравитационная потенциальная энергия преобразуется в энергию тепловую. Этой энергии должно хватать, чтобы поддерживать Солнце сияющим и горячим в течение многих миллионов лет. Примерно то же самое происходит, когда звезда внезапно коллапсирует. Высвобождается громадное количество энергии — достаточное, чтобы взрывом выбросить наружные слои звезды далеко в космос.