Гордон Диксон - Путь Пилигрима

Лит Ахн ткнул большим пальцем в толпу на улице.

– Мы называем это не народом, но зверями и скотом,- сказал он.- И не стали бы употреблять то слово, какое используешь ты, даже будь оно произносимо.

– Подобное игнорирование,- вымолвил Шейн,- ничего не значит и ничего не меняет. Я говорил вам, что у алаагов есть нечто общее и что у людей тоже есть это общее. И это все - Я. Не само человеческое существо, а один из его аспектов. Обычно я существую во всех индивидуумах этого вида, но раз уж в меня вдохнули жизнь - а сделал это ваш народ,- я буду продолжать жить, даже с вашим народом, если не останется никого из моего, пока жив хоть кто-то.

– Это я называю суеверием,- вымолвил Лит Ахн.

– В таком случае, ваша раса тоже суеверна.

– Ты не станешь,- проговорил Лит Ахн,- сравнивать алаагов с твоей скотской расой.

– Я не сравниваю их,- возразил Шейн.- У меня нет намерения убеждать вас в том, что сказанное мной - правда. Я только существую. Сравнение существует лишь в вашем сознании.

– Если у тебя нет намерения убеждать меня в чем бы то ни было,- сказал Лит Ахн,- зачем вообще говорить со мной?

– Из-за того, чем я являюсь,- ответил Шейн.- Я - аспект человеческого. Я должен объяснить вам этот аспект, потому что это моя природа. Когда я вам объясню это, вы поступите так, как считаете нужным.

Лит Ахн долго молча смотрел на него. Потом повернулся и стал смотреть на движущуюся массу людей на площади. В то время как охранники стояли неподвижно в своем утепленном одеянии, люди в плащах пилигримов непрерывно двигались, чтобы согреться или покинуть площадь, освободив место для других, когда холод, голод, изнуренность или физические потребности заставляли их уйти. Лит Ахн снова посмотрел на Шейна.

– Какой же аспект, по-твоему, ты представляешь? - спросил он.

– Я представляю обновленные человеческие качества,- сказал Шейн.- За многие столетия развития цивилизации моя раса забыла, какой была и какой могла не быть. Войны, завоевания, господство и порабощение заставили людей скрывать естественный инстинкт глубоко внутри.

– Ты не отвечаешь на мой вопрос,- заметил Лит Ахн.

– Отвечаю,- сказал Шейн,- но нужный вам ответ не выразишь одним словом. Подождите и послушайте.

– У тебя немного времени,- проговорил Лит Ахн.

– Я - это тот инстинкт, о котором я только что говорил,- вновь проснувшийся инстинкт,- сказал Шейн.- Когда вы, алааги, пришли на эту планету, то ограничили или уничтожили многое из того, что люди считали злом и сами были не в состоянии контролировать. Вы принесли мир, и жилище, и пищу, и медицинскую помощь для всех, кого считали нормальными среди нашей расы. Вы принесли чистоту и порядок, и много другого ценного - но вы насаждали все это закованным в броню кулаком, который по своей воле уничтожал то, что считалось неисправимым,- и вы делали все это для собственного удобства и исходя из своих соображений, а не ради блага моего народа.

– Это неправда,- сказал Лит Ахн.- Любой нормальный алааг презирал бы плохое обращение или неспособность заботиться о здоровом скоте.

– А те, кого вы видите перед собой, больные?

– Без сомнения,- вымолвил Лит Ахн, глядя на толпу на экране,- они больные. По крайней мере, этих необходимо уничтожить. Нам надо узнать, что заставило их собраться вместе.

– Я здесь как раз для того, чтобы объяснить вам это,- сказал Шейн,- а также то, почему их собирается все больше и больше. На подходе к каждому штабу, который вы построили на этой планете, стоят новые люди, а за ними еще, и они никогда не перестанут приходить.

– В таком случае это эпидемия невменяемости,- произнес Лит Ахн, не сводя глаз с экрана.- Если у тебя есть от нее лекарство, скажи мне - тогда спасется наибольшее число зверей.

– Это не болезнь,- сказал Шейн.- Вот что вам надо понять. Это, как я говорил, повторное пробуждение в них инстинкта, который существует уже миллионы лет и который никак невозможно вылечить, подавить или изменить. Они не приручаются.

Лит Ахн медленно перевел взгляд с толпы снова на Шейна.

– Не приручаются? - спросил он.- Мы приручили их за одну неделю после первой высадки здесь. Они приручены уже три года по местному времени.

– Нет,- возразил Шейн,- они думали, что приручены, как думали и вы, потому что в течение столетий позволяли, чтобы ими владели и пользовались другие люди той же расы. Но это подчинение было не настолько сильным, чтобы не смог пробудиться древний инстинкт, выражением которого являюсь я. Медленно, очень медленно сначала, но постепенно нарастая до настоящего момента, как вышедший из повиновения огонь, к людям пришло понимание того, что вы, алааги, совершенно другие. Вы не принадлежите к их человеческой породе и не имеете права пользоваться ими. Теперь они знают вас такими, какими вы и являетесь - чужаками, чей дом не здесь, которым нельзя разрешить владеть на Земле ничем, которым нельзя даже разрешить существовать здесь самовольно.

Лит Ахн упорно смотрел на него.

– Ты явно не в себе, Шейн-зверь, Пилигрим, или кем ты там еще себя воображаешь,- вымолвил он.- Мы спустились на вашу Землю, и ваш народ имел возможность прогнать нас прочь при помощи всего, что у вас было. Случись это, мы не стали бы жаловаться, ибо это означало бы, что мы не готовы померяться с вами силами. Но ваша раса потерпела поражение - и теперь, когда мы управляем планетой уже три года, хорошо с вами обращаясь, вы жалуетесь.

– Я не жалуюсь. Они тоже,- сказал Шейн, протягивая руку к экрану.- Я лишь объясняю, в чем дело. Пробудился человеческий дух и понял, что не будет больше прирученного зверя для других рас. Вы и ваша раса должны считаться с последствиями такого пробуждения.

– Ты продолжаешь говорить так, будто вы, а не мы, обладаете силой,- сказал Лит Ахн.- Что могут сделать против нас эти сотни внизу, или эти тысячи, или даже миллиарды, живущие на всем земном шаре?

– Дело не в том, что мы можем сделать, дело в том, что мы сделаем,- вымолвил Шейн.- Мы прогоним вас прочь или умрем.

– Ты хочешь сказать, что вы вынудите нас убить вас? Вас всех?

– Если не удастся вас прогнать, то ничего другого не останется.- Теперь уже Шейн поднял глаза и долго смотрел на него в молчании.- Говорю вам, будь у нас даже корабли, на которых можно было спастись, эта планета - наш дом, и мы вас изгоним отсюда или погибнем.

Атмосфера в комнате была настолько заряжена эмоциями, что казалось, будто они двое заключены в твердое вещество. Лит Ахн не двигался; выражение его лица и взгляд оставались теми же, но Шейн ощущал, что настроение его изменилось.

– Ты смеешь говорить такое! -вымолвил Лит Ахн.

– Дело не в том, осмеливаюсь я или нет,- сказал Шейн.- Что вы можете сделать, чтобы не дать мне сказать то, что хочется? Если вы считаете неприятным то, что я говорю, вы вправе лишь убить это тело, а потом спрашивать себя всю оставшуюся жизнь, какую еще правду могли бы услышать, не поторопись вы в своих действиях.